Удивительна военная судьба монахини Адрианы (Малышевой), насельницы московского подворья Пюхтицкого монастыря. Ее фронтовой путь — с октября 1942-го по май 1945-го. Потом — Группа советских оккупационных войск в Германии с 1947-го по 1949 год и возвращение в Москву в мае 1949 года в звании гвардии капитана.
Она вспоминает: «Когда началась война, я была на третьем курсе Московского авиационного института, и у меня, как и у всех тогда, не было сомнения, что фашисты будут разгромлены за короткий срок. Так нас уверяло правительство. И вот, чтобы поучаствовать в этой скорой победе, мы целой группой отправились в военкомат с заявлениями об отправке на фронт. Но тогда нас прогнали со словами: «Идите учитесь — навоюетесь еще…».
А на фронте дела шли все хуже. Началась эвакуация военных заводов. В сентябре и наш институт собрался выехать в Алма-Ату. Но я твердо решила остаться и добиться направления на фронт. Осенью фронт приблизился к Москве. Бои шли на ближних подступах к столице — здесь решалась судьба Родины.
Когда 16 октября, в день паники, мародерства и беспорядков в Москве, по радио был брошен клич: «Все на защиту Москвы!», то все те, у кого сердце болело за свою страну и свой народ, откликнулись на этот призыв. За несколько дней были сформированы дивизии Народного ополчения, которым предстояло принять на себя удар врага, уже уверенного в своей быстрой победе. В такой момент у меня в руках и оказалось направление в одну из этих народных дивизий. Я отчетливо представляла себе, на что иду, но колебаний не было. Словно какая-то сила руководила мной: я знала, что должна поступить именно так.
Военная моя жизнь началась с того, что наш командир привел меня в комнату, где было еще семь девушек. Командир сказал: «Вот, Наташа, теперь это будет твоя семья до самой победы. Каждая из вас должна запомнить главное: никогда, ни при каких обстоятельствах не оставлять своего товарища в беде. Закон фронтовой жизни непреложен: сам погибни. А друга спаси». Суровые эти слова потрясли меня и нашли горячий отклик в сердце.
Командиром нашим был Николай Михайлович Берендеев, Герой Советского Союза с финской войны. Этот простой русский человек терпеливо объяснял и неукоснительно требовал от нас соблюдения нравственных норм: благородства, уважения друг к другу, скромности. Теперь я убеждена, что в глубине души он был истинно верующим, православным человеком. А звание Героя получил за подвиг, совершенный с огромным риском для жизни, — он подорвал минное поле для прохода наших танков, не зная схемы расположения мин и не имея времени на вызов саперов для разминирования. Он понимал, что сам мог находиться в центре минного поля, но, спасая полк, подорвал гранатой обнаруженную мину, и это вызвало цепную детонацию остальных. Берендеев был тяжело ранен, после госпиталя комиссован, но в октябре 1941 года — он снова в строю. Было ему всего 27 лет. Мы искренне почитали его и беспрекословно подчинялись. Многие из нас обязаны ему жизнью.
Необходимо было в кратчайшие сроки пройти курс обучения, положенный для дивизионных разведчиков. Изучали уставы, основы фронтовой разведки, упражнялись в стрельбе и приемах ближнего боя. Когда нам выдали ватные штаны и телогрейки, моя тонкая фигуры была «спрятана» под толстым ватным покровом, и я стала походить на мальчишку. Часто, когда мы строем проходили через деревни, выходящие нам навстречу женщины со слезами причитали, глядя на меня: «Господи, какой молоденький солдатик, совсем мальчишка!..» — и крестили, провожая нас.
Наконец, первое боевое задание в ночь с 5 на 6 декабря 1941 года на Волоколамском направлении. Остановились на берегу замерзшей реки, скрываясь за деревьями. Я смотрела, как они пробираются на другой берег, и чувствовала тревогу. Как плохо, что у нас не было маскировочных халатов. Фигурки уходящих бойцов были видны даже сквозь пелену падавшего снега.
Внезапно послышалась стрельба. Потом снова стало тихо. Неожиданно появился Саша — один из ушедших в разведку. Вид у него был ужасный: без шапки, с искаженным от боли лицом. Он рассказал, что Юра, второй разведчик, тяжело ранен в ногу, и хотя у Саши ранение было легче, он все равно не смог вынести товарища. Перетащив его в укрытое место, сам с трудом приковылял к нам для сообщения. Мы оцепенели: как спасти Юру? Ведь добираться до него надо было по снегу без маскировки.
Сама не знаю, как случилось, но я стала снимать с себя верхнюю одежду, оставшись только в теплом белом белье. Схватила сумку, в которой был комплект экстренной помощи. Сунула за пазуху гранату (чтобы избежать плена), перетянулась ремнем и бросилась по оставленному Сашей следу на снегу. Остановить меня не успели, хотя и пытались.
«Он ведь ждет помощи, нельзя его оставить там!» — бросила я на ходу, как бы подчиняясь властному, внутреннему приказу, хотя страх сжимал сердце. Я нашла Юру, перетянула его ногу жгутом, соединила наши ремни, попросила помогать мне руками, и мы двинулись ползком в обратный путь. Раненого я тоже присыпала снегом, благо он падал все время, и немцы не могли нас заметить. На полпути нам бросились навстречу наши ребята, взяли на руки Юру, да и меня тоже пришлось тащить — силы меня оставили.
Прошло около часа. В избу вбежали чужие бойцы и крикнули: «Всем на построение!». Попытки нашего командира объяснить, что мы из другой части, остались без внимания. А мне казалось, что я не смогу даже подняться. На плацу уже выстроились буквой «П» солдаты. Мы заняли место в самом конце построения. Я еле стояла на ногах. Вдруг все замерли, повернув головы в сторону обходившей строй группы командиров. Один из них, очевидно генерал, сказал, обращаясь к солдатам, что придется принять бой с фашистами: «Нам некуда отступать ребята. Соседи наши уже бьются с танковой частью врага…».
Он направился к нашему флангу, подошел поближе и удивленно спросил:
— Девушка?
Я молча кивнула.
— Санитарка?
— Я — доброволец, — гордо и невпопад ответила я.
Он улыбнулся, положил руку мне на плечо:
— Спасибо тебе, доченька!
Мы рядом пошли в центр построения. Где-то близко шел жестокий бой, и непрерывно слышались разрывы снарядов. И, обращаясь к солдатам, генерал сказал: «Вот эта девушка, ребята, примет с нами все, что нам предстоит. А мы должны выстоять или умереть — другого не дано…».
Окопы заняли сразу же за деревней. Послышался гул, и появились немецкие танки, отходившие с соседних рубежей. Шли, на ходу стреляя из пушек, и нам казалось, что сейчас они свернут в нашу сторону — был жуткий момент! Но, видно, нас хранил Господь: танки отступали на север.
Это было на Северо-Западном фронте в апреле 1942 года. Командующий армией приказал взять «языка», но ничего не получалось. Гибли наши люди, но решить задачу никак не удавалось. Тогда взять «языка» поручили Ивану Тютюнову, который был хорошим профессионалом. Меня включили в группу захвата. Моя задача состояла из двух частей. Если пленный немец будет ранен, следовало немедленно допросить его. А в случае погони я должна была занять определенное место и отстреливаться. После отвлекающей артиллерийской обработки Тютюнов с двумя разведчиками пополз на немецкую территорию. Вскоре мы видим, как разведчики волокут «языка». Немец был очень напуган, сильно дрожал, лицо его было перепачкано грязным снегом — голова-то его «ехала» по снегу. Честно говоря, мне стало его жалко. Я надела ему на голову имевшийся у меня подшлемник. Кто-то шепнул мне: «Ты что, его пожалела?». А я отвечаю: «А мне Николай Михайлович (командир, который взял меня в разведку) сказал, что пленный — не враг». И у меня всю войну так было. Пока немец стреляет в нас, убивает наших солдат — он мой противник, с которым нужно бороться. А если он беспомощный, в наших руках, — это для меня живая душа.
Наша дивизия за период боев в районе Демянска понесла значительные потери. Выбыли из строя многие мои друзья — одни погибли, другие — по ранению. А командира нашего Н.М. Берендеева направили учиться в Академию. Сама я к тому времени была на пределе истощения всех сил. Поэтому, когда в конце мая 1942 года мне предложили поехать в Центр подготовки разведчиков, я согласилась.
Начальник объявил, что обучаться я буду в группе диверсантов. Я попросила объяснить, чем придется заниматься потом, и, узнав подробности, категорически отказалась. Тогда он, услышав о моем знании немецкого языка, направил меня к переводчикам. Через три месяца мне присвоили звание младшего лейтенанта и направили в распоряжение политуправления 16-й армии, под Сухиничи.
Командующим 16-й армией был Константин Константинович Рокоссовский, удивительный человек и уже знаменитый полководец. Это его армия выстояла в боях под Москвой. А до того, в 1939 году, он был арестован. Освободили его в 1940 году.
Узнав, куда я попала, я была просто счастлива. Через два дня после прибытия мой непосредственный начальник представил меня командующему. Очень спокойный, внимательный и даже внешне интеллигентный, он произвел на меня самое лучшее впечатление, и хотя уже наслышана я была о его достоинствах, личное знакомство лишь усилило чувство восхищения.
Наши штабные палатки стояли в лесу, и я, привыкшая рано вставать, могла немного побродить до начала работы по лесу. Там и встретилась однажды с командующим, который тоже любил ранние прогулки. Я остановилась, не зная, как быть дальше. А он подошел, поздоровался, не ожидая от растерявшейся девчушки уставного приветствия, и сказал, что скоро мне придется выполнить серьезное задание. Я отозвалась с заметной радостью, искренне и горячо обещая все исполнить. Он внимательно посмотрел на меня и ответил коротко: «Я надеюсь».
Через день мне было приказано отправиться по известному маршруту в занятую немцами деревню Игнатьево. Там, на краю села, была изба, где жила семья помогавшего нам крестьянина. Он был связан с партизанами и вызвался передавать нам полученные от них сведения. Но наш разведчик, посланный к нему на предыдущей неделе, не вернулся, и теперь предстояло «продублировать» его задание. Мне были сообщены все необходимые данные и условные знаки, предупреждающие об опасности.
Мы с сопровождающим меня проводником отправились в путь уже под вечер. По дороге вспоминала указания: «Осторожность, внимание к каждой мелочи, холодный рассудок». На случай встречи с немцами была выучена легенда.
Я переоделась, взяла маленький, но очень сильный бинокль — и никакого оружия. К видневшейся вдали избе мне предстояло идти без сопровождения, оставаясь один на один с возможными опасностями. Когда подошла к самому краю леса, было совсем темно, и я решила ждать рассвета, чтобы разглядеть условный знак безопасности — прислоненные к сараю грабли обязательно зубьями внутрь: зубья наружу означали опасность.
Заснуть я, конечно, не смогла и с первыми лучами солнца выглянула из своего укрытия. Я знала, что немцев в деревне мало и расположились они на другом краю селения. Партизаны их не тревожили, и это облегчало ситуацию. Я увидела сарай и прислоненные к нему в «безопасном» положении грабли. Почти успокоившись, уже собралась выходить из укрытия и вдруг уловила краем глаза движение у сарая. Молодая женщина быстро подошла к граблям и повернула их зубьями наружу: опасность! Она убежала, а я была в смятении. Что там изменилось, если никто не входил за это время? И тут произошло уже совершенно необъяснимое. Из избы вышел пожилой человек, по описаниям — хозяин. И вернул грабли в положение «безопасно». А я совсем растерялась: чему верить? А время шло, и скоро уже вся деревня проснется. Решение родилось помимо моей воли, где-то внутри меня. Предупреждение об опасности не могло исходить от предателя. Ожидаемого посланника явно хотели предупредить, спасти от чего-то непонятного, но страшного. Надо уходить, и немедленно…
Возвращалась, тем не менее, в ужасном состоянии: что меня ждет за невыполнение задания? Только к концу дня добралась до своих. И вдруг навстречу мне с радостными криками выскочили мои сослуживцы. Меня тискали и целовали, а в промежутках рассказали, что я разминулась с партизанской девочкой, которую с большим риском послали к нам, чтобы предупредить о предательстве хозяина избы. Это по его вине немцы схватили нашего разведчика. Та же участь была уготована и мне.
Спасена я была поистине чудом, в день моего Ангела — 8 сентября 1942 года. В этот день празднуется Сретение Владимирской иконы Пресвятой Богородицы.
Генерал Рокоссовский вызвал меня к себе, вышел навстречу с особенно своей застенчивой улыбкой, протянул руки, в которых утонули мои ладошки, и сказал:
— А вы, оказывается, еще и умница! Чем же вас наградить?
Осмелев, я выпалила:
— Разрешите до конца войны служить с вами!
Он рассмеялся:
— Почему же только до конца войны, можно и дальше…
Потом спросил уже серьезно:
— Хотите повидать своих родных?
-Да-да, — отреагировала я мгновенно. — Там ведь недавно народился кто-то у моей сестры, а я не знаю.
— Вот и собирайтесь: завтра в Москву идет машина.
Когда утром я села в машину, мне передали большую сумку:
— Это командующий велел собрать для твоего новорожденного племянника или племянницы.
Я пробыла дома два дня и на той же машине вернулась обратно. Через месяц К.К. Рокоссовский был назначен командующим Донским фронтом и отбыл к новому месту службы. Вместе с ним туда были направлены офицеры и генералы 16-й армии, а вместе с ними и я.
О великом Сталинградском сражении написано очень много. Я же хочу вспомнить только о том, что видела и пережила лично, находясь четыре месяца в истинном аду. Зажатые в «клещи» немцы пытались прорваться. Иногда наши оказывались в окружении. Когда это случилось с батальоном Александра Овечкина, один из солдат, у которого были ранены обе руки, зубами вырвал чеку у гранаты и бросился с ней в гущу врагов. Ценой своей жизни он дал возможность выйти из кольца окружения товарищам. Мне и самой спасли жизнь солдаты части, в которую я попала только накануне. Внезапно немцы пошли в атаку, взрывной волной меня отбросило в сторону Волги, и я потеряла сознание. А когда очнулась, увидела, что плыву по реке, привязанная к доске. Подобрал меня катер. Как я потом узнала, из тех, кто тогда был рядом со мной, в живых остался только один боец.
На Курской дуге готовилось грандиозное танковое сражение. От разведчиков поступали свежие сведения о противнике. Моя непосредственная работа в эти дни заключалась в прослушивании противника по проводной связи. За линию фронта меня переводил сопровождающий. У него была и схема проводной связи. Подключившись, я слушала и запоминала все важное, что передавало немецкое командование своим войскам. Затем возвращалась к своим и сообщала об услышанном в штаб.
Дважды такие операции прошли удачно. Но до конца жизни не забуду того, что случилось в третий мой рейд. Когда я уже отключилась и выбиралась из укрытия, чтобы, дождавшись темноты, вернуться к своим, спиной почувствовала, что не одна. Быстро обернулась, выхватив пистолет, и тут же полчила удар по руке. Мой пистолет мгновенно оказался у стоявшего передо мной немца. Я окаменела от ужаса: сейчас меня отведут в немецкий штаб. Господи, только не это! Я даже не разглядела, что это был за немец: ни звания, ни возраста не поняла от страха. Сердце выскакивало из груди, я почти не дышала. И вдруг, схватив меня за плечи, немец рывком повернул меня спиной к себе. «Ну вот, сейчас он выстрелит», — даже с облечением подумала я. И тут же получила сильный толчок в спину. Далеко впереди меня упал и пистолет.
— Я не воюю с девчонками. А пистолет возьми, иначе тебя свои же расстреляют…
Я обомлела, повернулась и увидела длинную фигуру, уходящую в глубь леса. Ноги не повиновались мне, и я, спотыкаясь, побрела к месту, откуда с темнотой можно было выйти к своим. По дороге привела себя в более или менее нормальное состояние и вернулась, как обычно. У меня хватило ума не рассказывать никому о случившемся.
Потом уже, значительно позже, поделались с близкими фронтовыми друзьями. Сын одного из них, окончивший Университет, а затем семинарию и позже принявший монашество, произнес ставшие для меня не так давно откровением слова: «Неужели вы до сих пор не поняли, что вас все время хранил Господь, и кто-то сильно молился за вас и ваше спасение?..».
А мама рассказал мне уже после войны историю нашей семьи. В роду моего отца многие поколения предков по мужской линии были священниками. Они имели большие семьи, а старшие сыновья из рода в род поочередно крестились Петрами и Павлами. По окончании Духовной семинарии старший сын становился священником, остальные мальчики, как правило, шли в военные училища. Эта традиция сохранялась до моего дела Петра. Он был настоятелем Успенского собора в Курской епархии, и четыре его сына учились в семинарии. Прадед мой, отец Павел, получил в честь коронации императора Николая II ценный подарок — столовое серебро, которым очень дорожил. Затем он передал его сыну Петру при вступлении его на священническую службу.
Дальше очередь была за старшим братом моего отца — Павлом, который заканчивал семинарию и должен был стать священником. Ему же переходил в наследство и царский дар. Но тут случилось небывалое: впервые за долгие годы традиция нарушилась — Павел наотрез отказался принять сан священника. Вслед за ним не подчинились воле отца и другие сыновья отца Петра, который настолько глубоко пережил это отступничество, что тяжело заболел и вскоре скончался. Его сыновья разъехались, закончили различные институты, обзавелись семьями. Династия священников прервалась. Моя бабушка очень страдала от непослушания своих сыновей и говорила, что они совершили большой и неизбежно наказуемый грех, отказавшись нести пастырский крест.
Затаив дыхание, слушала я эту почти мистическую историю. Мама замолчала, как бы с усилием перешагивая через что-то внутри себя, и произнесла: «Если бы Господь внял моим молитвам тогда и вместо тебя родился бы сын, его давно бы не было в живых. Тебя хранил Господь все это время, без твоей помощи и мы все погибли бы, и тот крест, который отвергли когда-то твой отец и дяди, ты по воле Божьей взяла на себя. Вот я и решила, что поступлю справедливо, передав тебе реликвию». Помолчав, она продолжила: «ты по своей вине послужила Отчизне, и эта жертва была угодна Господу, — Он сохранил тебе жизнь. Дед твой поступил бы так же, ты по праву должна принять и хранить царский дар». У меня сильно билось сердце, и я чуть не расплакалась. Мы с мамой поцеловались».
06 май 2011 /