ПЯТЬ НЕДЕЛЬ В ЛУГАНСКЕ. Дневниковые записи одной монахини » Православный воин - Православный воин

ПЯТЬ НЕДЕЛЬ В ЛУГАНСКЕ. Дневниковые записи одной монахини » Православный воин

Дневниковые записи. Июль-август 2014го.

Я намеренно описываю здесь только то, что видела, слышала или пережила сама, или, максимум, я +1, т.е. адекватный человек рассказывает лично мне то, что видел и пережил лично сам. Ничего из того, что «говорят», а говорят много, причем запредельно страшного, я не передаю. Для этого есть интернет. Так что если я упоминаю о жертвах взрывов, которые сама (слава Богу!) не видела, значит, кто-то из живущих в нашем дворе медработников (близко общаюсь с тремя) видел или оказывал помощь.

1411062601_lg-3197970(Например, коллега моей хозяйки собирал останки тех одиннадцати, что погибли на остановке.)

Я не являюсь носителем какой бы то ни было идеологии или политического мнения, меня волнует только духовная суть происходящего, но и её я здесь не касаюсь. Это просто дневник свидетеля.

Фотографировала тоже только те здания, мимо которых пролегали мои ежедневные маршруты – это всего три-четыре улицы в центре, а пострадали, в основном, пригороды. Большую часть этих зданий я еще видела невредимыми. Фотографировала на телефон, так что нужно сильно увеличивать, чтобы что-то рассмотреть. Еще: на фото осколок снаряда выглядит не слишком страшно, но нужно понимать, что он тяжелый, и весь состоит из острых, как бритва, граней, еще и зазубренных. Такой осколок легко срезает взрослую ель – я это видела своими глазами – так что можно себе представить, что он делает с человеческим телом.

Ожидала увидеть серый промышленный город, но Луганск оказался симпатичным, очень зеленым и каким-то привольным южным городом, с сыплющимися под ноги абрикосами и множеством цветов. Их высаживали, несмотря на уже начавшиеся тогда артобстрелы. Вообще, при том, что город – на военном положении, (в частности, действует комендантский час), он выглядит вполне ухоженным – улицы моют поливалками, мусор вывозят, потихоньку восстанавливают висящие вдоль одной из центральных улиц трамвайные провода, перебитые и перепутанные взрывами.

Но сами эти улицы, еще по-советски просторные, почти совершенно безлюдны даже днем, и от этого как-то неуютно. Учреждения, частные фирмы и почти все магазины закрыты. На дорогах редко-редко проедет легковая машина или маршрутка. Можно увидеть и грузовик, везущий гаубицу, или даже танк. В асфальте немало воронок от снарядов, и если поднять глаза, заметишь и бреши в стенах, или выщербленный кирпич и выбитые взрывной волной стекла. На одном из пешеходных переходов кроме этого видны разложенные по асфальту уже подсохшие восемь букетов и венков, по числу погибших.

Туда, где еще недавно находился онкоцентр и окормлявшая его женская монашеская община, меня не пропустил патруль. Но узнала, что, слава Богу, сестры успели спуститься в подвал в самом начале бомбежки, и взрыв только повредил здание снаружи. Могло быть хуже, ведь там было полно лежачих раковых больных. Теперь все эвакуированы.

В этом городе я не знаю ни одного человека. Денег на гостиницу нет. Расспрашиваю дорогу у местных – которые, кстати, очень приветливы – к кафедральному собору (почему именно к нему? я не люблю соборы!), и уже через два часа у меня в кармане ключ от находящейся в двух шагах однокомнатной квартиры. Обстановка спартанская, или, правильнее сказать, советская (что то же самое), но есть кое-какая посуда, и перекантоваться, по летнему времени, можно. Жив Господь!

Вечернее богослужение начинается необычно рано, в два часа дня, чтобы люди успели добраться до дому, пока еще ходят хоть какие-то маршрутки, т.е. часов до четырех. Эстетически собор, иконы, пение не вдохновляют, но непрерывный гул канонады помогает собирать ум на молитву. Не думала никогда, что мне выпадет молиться под разрывы снарядов, но почему-то не страшно. Только если взрывается очень близко, непроизвольно вздрагиваю, как и всегда и от любого резкого звука. Местные и бровью не ведут, привыкли. Вот мама с сынишкой лет восьми, сидя во дворе на скамеечке, деловито обсуждают, из чего именно палят сейчас, и на каком расстоянии, причем мама выказывает немалые познания. В подвалы уже не лезут, смысла нет – не сидеть же там сутками. Да и как по мне – лучше на поверхности сразу, чем долгие муки под обломками.

В первую ночь было непривычно: я как-то наивно полагала, что в темноте стрелять невозможно. Какое! Пальба стояла – хуже, чем днем, но я так устала с дороги, что только один глаз приоткрою, перевернусь поудобней на проваленном диване, да и сплю себе дальше. Только один раз все же подскочила, уж больно сильное впечатление произвел рев очень низко летящего самолета и вой сирен. У нас, насмотревшихся в детстве советских фильмов о войне, в сознание прочно впечатан штамп: сирены! воздух! фашисты!

Несколько раз за эти дни слышала ГРАД – тоже не для слабонервных. Такое впечатление, что асфальт с большой высоты посыпают пятью тоннами щебёнки. В принципе, действительно похоже на град, только уж очень крупный.

Разговоры в очередях, на остановках, в маршрутках только об одном: там попал снаряд, здесь повредило здание, столько-то за день убитых, раненых. Вечером вернулась с работы моя соседка-медработник, рассказывает: только встала со своего места в кабинете, отошла в угол, как взрывной волной выбило стекла, вышибло дверь – ей ничего, а стоявших на крыльце сотрудников искалечило, молодому парню оторвало руку. Разговоры эти происходят в каком-то спокойном тоне, без истерик. Еду в маршрутке, и водитель объявляет: «оплата при входе». Пассажиры удивленно переглядываются (здесь принято платить на выходе) и весело комментируют: «боится, что нас разбомбят, и деньги не успеет собрать». Еще: ранним утром почти всегда наступает затишье, а ровно в полдесятого начинается обстрел. Все дружно смотрят на часы:

– О, проснулись, чайку попили и начали нас бомбить.

Только закончила это писать, как другая соседка сообщает: сегодня таки попал снаряд в маршрутку, убит как раз водитель, есть раненые. Еще зачем-то разбомбили дом престарелых на окраине города, тоже есть убитые и раненые.

Луганчане не сомневаются, что от них решили освободить территорию. Смотрят на это в большинстве своем философски – ну не могут же все уехать, ведь с дончанами их близко к семи миллионам.

Украинцам, живущим в безопасной – пока еще – зоне, удобно думать, что юго-восток бомбит сам себя, тем более, что СМИ всегда готовы подтвердить эту точку зрения «неопровержимыми фактами». Ну, сошёл народ с ума, разрушает собственные инфраструктуры, обстреливает случайные скопления людей, среди которых могут оказаться родные и близкие – что ж тут поделаешь, это их выбор. Ведь и унтер-офицерская вдова сама себя выпорола, как известно со времен Гоголя. Нас это не касается, мы можем спать спокойно.

Ну, а мне не спится. Каждому встреченному мной адекватному человеку – священнику, пенсионеру-военному, врачу – задаю сразу один и тот же вопрос: «скажите, Вы видели СВОИМИ ГЛАЗАМИ, чтобы город бомбили именно с самолета?»

(Мой расчет прост – у повстанцев нет самолетов, и российской авиации тоже пока в украинском небе не ухитрились заметить.)

И каждый из них, удивляясь вопросу, отвечает:

– Конечно, видел(а)!”

Милая девушка за свечным ящиком обучает меня премудростям артиллерийской науки:

– Вот слушайте, орудийный залп… считаем до шести… взрыв! Это наши. А вот залп послабее… считаем до шести… и сильный взрыв! Это по нам.

А я тихонько добавляю:

– И тоже наши.

Сегодня вдруг вспомнила, и целый день пою самую популярную в годы моего детства песню:

Тише, солдат! Слышишь, солдат –

Люди пугаются взрывов.

Тысячи глаз в небо глядят

Губы упрямо твердят:

ПУСТЬ ВСЕГДА БУДЕТ СОЛНЦЕ...

—————————————————————————————————

Я очень не люблю двойные стандарты, а они сегодня применяются вовсю. Не признаю и демократию по Орвеллу: все граждане равны, но некоторые равнее, чем другие. Кто по-честному, шаг за шагом, проанализирует действия сторонников майдана и зеркальные действия сторонников ЛНР/ДНР, тот не найдет в них «десяти отличий». Но первым – честь и слава, а со вторыми никто и не пытался договориться. Что касается ЛНР, то просто прилетел самолет ВВС Украины и отбомбился в центре Луганска. (Детали, кому интересно, прикрепляю.) В результате – полномасштабная гражданская война, и счет убитым (я намеренно веду речь только о МИРНЫХ жителях) давно перевалил за тысячу, а раненым и оставшимся без крова несть числа.

Ау-у, киевляне! Поставим памятник и нашей Небесной тысяче?

Что бросается в глаза, так это отсутствие в городе детей. Лето, но ни на улицах, ни во дворах их почти не увидишь. После авиаудара по станице Луганская и гибели пятилетнего «сепаратиста» Ванечки все, кто мог, своих детей вывезли.

И вот пусть только кто-то попробует мне процитировать украинские СМИ, заявившие, что не было никакого воздушного налёта! Не меньше сотни людей видели этот самолет своими глазами (многие – за секунду до смерти), и с некоторыми из оставшихся в живых я говорила лично.

Луганск – южный город, но и сюда придёт зима. Уже сейчас в городе перебои с водой и электричеством, нет подвоза продуктов. Соль-сахар-спички, хозяйственное мыло и туалетная бумага давно исчезли из магазинов, да и сами магазины закрываются один за другим. Хлеб еще выпекается, запас круп пока не иссяк, но насколько его хватит? А главное – может закончиться пиво! Мужской пол в магазинах интересуется большей частью именно этим товаром. (Кстати, большое количество праздно болтающихся по городу молодых мужчин опровергает размещенную на про-украинских сайтах информацию о насильственной мобилизации в ополчение.)

Больше суток не было электричества, воды и мобильной связи. С кем не бывает! Но поверьте, одно дело точно знать, что рано или поздно они всё-таки появятся, и совсем другое – каждый раз думать, что это уже насовсем. Меня особенно огорчало, что не смогу дописать и отправить это письмо, и когда вдруг появился свет, я готова была целовать выключатель. А воду развозили сегодня по дворам в автобочке, все становились в очередь с разными ёмкостями, набирали, кто сколько может. У меня только пятилитровая баклажка, так что дорожу каждой каплей.

Сегодня после службы и Причастия отправилась по одному делу в незнакомый квартал. Грохочет невозможно. Спрашиваю дорогу: «да вон он, но там стреляют…» Но мне же надо! И я ли буду кланяться снарядам!? Свистит прямо над головой, но упрямо прусь вперед. Только собралась перейти неширокую улицу, как напротив меня, на той стороне, падает снаряд. Столб дыма, грохот, что-то летит во все стороны, и до меня какие-то то ли камешки, то ли осколки долетают… Сразу протрезвела: да, Господи, всё поняла, Господи! Поворачиваю назад – дело-то личное, и вполне материальное. Не отложить его – не храбрость, а глупость.

Из разговоров луганчан:

«Помнишь, это было еще до войны…»

«Вышла утром на улицу, поливалка едет, цветы везде – как будто и нет войны…»

(Местный батюшка) «Мы здесь на своей земле, и не надо нас бомбить…!»

РУССКАЯ ТЕМА

( русофобы могут не читать)

В средней Украине устала выслушивать, какая Россия плохая, потому что воюет на юго-востоке. Приехав сюда, с изумлением обнаружила, что Россия плохая, потому что НЕ воюет на юго-востоке! И что мы за народ такой – веками никому не можем угодить!

Примерно на третий день моего пребывания в Луганске я вдруг поняла, что НИ РАЗУ не слышала украинской речи. По официальным данным, семьдесят процентов жителей здесь – русскоязычные. Не знаю, где прячутся остальные тридцать, но и теперь, на десятый день, у меня полное ощущение, что я в России, а ведь я много времени провожу среди стихийных скоплений людей. В такой ситуации легко понять их недовольство языковой украинизацией, которая особенно сильно стала насаждаться во время правления президента Ющенко.

Нет-нет, дорогие друзья, слышала я все эти возмущенные комментарии по поводу того, что никто не запрещает говорить по-русски. Явно может и не запрещает, но делопроизводство и обучение – державной мовой, будь ласка. А если на момент отделения Украины тебе было сорок, да даже и тридцать, то толком ты уже новый язык не выучишь. Ну ладно я, «клята москалиха», каждый раз цепенею, когда обнаруживаю, что инструкция или описание к лекарству написаны только по-украински. Так мне и надо, геть в свою Москалию. Ну а дончан с луганчанами за что так?

Вот вы теперь Эвропа, так я вам расскажу, как это ТАМ делается – ну, например, в Швейцарии. Швейцария по численности сопоставима как раз с юго-востоком Украины – 7,6 млн. При этом в ней четыре государственных языка: немецкий, французский, итальянский и ретороманский, причем на двух последних говорят соответственно 6,5% и 0,5% (!) населения. Вы только вдумайтесь – полпроцента населения, и его никто не считает вторым сортом, но в кантоне, где эти полпроцента проживают, делопроизводство ведется и на ретороманском. А уж инструкции и прочая бытовая ерунда – везде на четырех языках. Множество швейцарцев, в том числе одна моя подруга, тем и промышляют на жизнь, что всякую писанину с языка на язык переводят.

Когда луганчане узнают, что я только что приехала в их город, все как один совершают характерные вращательные движения пальцем в области виска.

– Зачем? – спрашивают. А я и не знаю толком, что ответить. Разве только вот это:

– Милые луганчане, мне казалось, что молиться о вас из уютной безопасности своей «еврохатки» будет не совсем искренне».

«ОДИН ОЧЕНЬ ДЛИННЫЙ ДЕНЬ

9-е августа, память Вмч. Пантелеимона.

Ровно неделю нет связи, электричества и воды, но воду все-таки привозят, и выжить можно.

Вчера заняла очередь в полпятого утра и была девятой! Сегодня пообещала соседкам занять и на них, поэтому не сомкнула глаз, боясь подвести, хотя в четыре всяко просыпаюсь.

(Друзья, обзаводитесь классическими будильниками, обзаводитесь всем, что не зависит от электроэнергии!)

В четыре выскочила во двор, надеясь быть первой, но, увы, оказалась шестой. Ничего, шестому воды точно хватит, так что занимаю место в сторонке и начинаю утреню на чётках. Молиться трудно – народу уже набежало, галдят. Какой-то любитель поспать выражает с балкона свое недовольство – разумеется, активно используя идиоматику. Женщины сокрушаются: – Ну как же он так! В такое время! Война, а он… помягче бы надо…

Накануне кто-то предложил писать на руке номер, а то лезут все без очереди, скандалят… идея всем понравилась. Нашлась ручка, стоявшие впереди меня проставили себе номера.

– Меня так запомните, писать не надо.

Очередь комментирует:

– Нет, она же не даст писать… Они же не пишут…

(Сарафан до пят, длинные рукава, глухой ворот и платок в эту немыслимую жару плохо маскируют мою принадлежность к какой-то не то Церкви, не то секте…)

Мне смешно. Никакого мистического смысла я в свой отказ не вкладываю, просто мне это кажется унизительным, когда пишут номер на руке. Хотя… момент приучения к мысли – проставят тебе значок на руке, и ты за это что-то получишь… может в этом и есть?

Сегодня опять ставят номера, а мне уже и говорить ничего не надо, очередь сама хлопочет:

– Ей не пишем, её мы так запоминаем.

Решаю пойти в храм Серафима Саровского – к Преподобному у меня в последнее время особые просьбы. Маршрутки теперь ходят только до полудня – в городе проблемы с топливом. Пешком – час по самому пеклу, но охота пуще неволи, так что топаю. Вокруг опять ужасно свистит и грохочет. Уже знаю, что если свистит, значит, я на линии минометного огня. При каждом взрыве привычно крещусь и проговариваю:

– Господи, пусть никого не убьет, не ранит, не лишит крова.

Мимо проходит бабушка и мне, назидательно так:

– И нечего бояться, читать нужно Живый в помощи…

Читаю, но всё равно страшно – уж очень близко и часто рвётся. Это я ничегошеньки не боялась до своего первого обстрела, пока была непуганой идиоткой. Но сегодня иду на службу – дело Божие – так что повернуть назад и в мыслях нет. По дороге вижу открытый храм, мученицы Татианы. Там мне подсказывают, что в храме иконы Божией Матери Умиление престольный праздник, и показывают направление. А я же собиралась к Преподобному… но послушно иду, куда показали. Уже вижу купола за домами, но как туда пройти – не соображу. На широченных центральных улицах ни души (суббота, два часа дня!) Обстрел всё усиливается. Вижу мужичка, который роется в каких-то ящиках возле киоска, спрашиваю дорогу к храму. Он разражается страшными кощунствами в адрес и храмов, и тех, кто туда ходит, когда тут стреляют-убивают… Ладно, сама найду. Не зря мы терпим такие беды, Господи. Есть за что.

Оказывается, в верхнем храме – Умиления – еще не служат, там ведутся внутренние работы. (Притом, что фасад уже сильно поврежден осколками, выбиты витражные окна.) Службы проводятся в нижнем храме-крипте, который посвящен… Серафиму Саровскому! Спасибо, Преподобный, я же к тебе и шла. Удается и помолиться, и в первый раз за эти недели неформально поисповедаться. Становится поздно (седьмой час!), и немножко переживаю насчет обратной дороги. Специально дожидаюсь последнего благословения – с миром изыдем – и бреду домой. Всё еще томительно жарко. Только бы дотащиться, поесть и – спать, спать…

Дома только успеваю переодеться, как слышу громкий стук в дверь.

– Кто там?

– Военная комендатура. Открывайте, а то стреляем в дверь.

Открываю. Двое в камуфляже, у одного в руках автомат.

– Ваши документы.

– А ваши?

Подает удостоверение. Пока рассматриваю, они без церемоний проходят.

– Ребята, куда в обуви! – но высокие шнурованные ботинки никто снимать не собирается. Топают по чистому полу, по ковру, который я каждую ночь лбом протираю – в том числе и за них, дураков.

Протягиваю свой паспорт, а дальше – всё по Маяковскому, только наоборот:

«Берёт как бомбу, берет как ежа, как бритву обоюдоострую…».

Подвёл меня мой двухспальный английский лёва, подвёл… На всех континентах его «с почтеньем берут», а в Новороссии – не понравился. Эта мысль мне даже приятна.

Начинаются бесконечные расспросы, кто я, и как и зачем здесь оказалась. Тот, что с автоматом, всё время пытается вмешаться – да везём её в комендатуру! – но он не главный. А главный отмахивается и задает всё новые вопросы. Мне не страшно, я знаю, что всё могу объяснить, но он на своей волне и меня, похоже, не слушает.

Тот, что с автоматом, вдруг дает короткую очередь. Квартира наполняется пороховым дымом.

– Ну, вы даете! А что я хозяйке скажу?

– Ничего, это холостые.

Понятно. На испуг брали. Ну-ну…

Соседки мне потом рассказывают:

– Слышим – стреляют. Ну, всё, убили матушку! 🙂

Главный спрашивает, есть ли у меня чётки. Упоминает, что жил в … монастыре на послушании. Показываю. Моя афонская трёхсотница, без традиционной здесь кисточки, его, видимо, не убеждает. Берет со стола Евангелие, листает, спрашивает, знаю ли я церковно-славянский.

– Конечно.

Тот, что с автоматом, не унимается:

– Давай в комендатуру её!

– Ладно, – соглашается главный, – поехали. Собирайтесь.

– Ребятки, можно я поем, а то в обморок упаду… или с собой кашку в баночке возьму, а?

– Нет, там может быть яд, – отвечает автоматчик.

– Как же! Не дождетесь!

Выводят меня во двор, а там – все жители наших четырех домов по лавочкам. Телевизоры не работают, а часов в восемь в квартирах становится темновато, ну и выходят подышать да посудачить. Вот уж не зря сегодня вышли, такое зрелище и по телевизору не каждый день покажут.

Сажают меня в кузов пикапчика, главный – за руль, а автоматчик рядом со мной на корточках присаживается.

Едем. По-прежнему не страшно, но очень жалко, что не удалось поесть, и уже явно не удастся поспать. Вдруг главный спрашивает, не оборачиваясь:

– Ну, если Вы такая набожная… Нагорную проповедь знаете?

– Да.

– А ну?

Начинаю: блаженни нищие духом, яко тех есть Царство небесное, блаженни плачущие, яко тии утешатся…

Визг тормозов, крутой разворот на сто восемьдесят, и мы мчимся в обратную сторону. Автоматчик вопит:

– Ты что! Ты куда! Пусть в комендатуре проверяют!

– Ты не понимаешь. Есть нюансы. Мы ошиблись.

Выгружает меня опять пред изумленные очи жителей дома, вручает паспорт и извиняется:

– Это её величество война сделала нас подозрительными. Мы такими не были.

Слава Богу, можно поесть, поспать, и утром поспеть на Литургию.

(Для справки: для подозрительности есть основания. В Луганске постоянно действуют диверсионные группы, которые ездят по городу в микроавтобусах – была даже одна на скорой помощи – и стихийно стреляют из миномета. Просто открываются задние дверцы, выпускается несколько мин, и микроавтобус уезжает.)

ЭПИЗОДЫ

Воскресный вечер. Читаю вечерню и с тоской думаю, что завтра не получится толком помолиться. Вода почти закончилась, а это значит – от пяти до семи часов толкаться в очереди. Вдруг стучит в дверь соседка: еще раз воду привезли! Еще раз? Такого не бывало. Быстро подхватываюсь и бегу. Задыхаюсь, сердце из груди выскакивает – три ведра на четвертый этаж короткими перебежками – но счастлива. Как Ты милостив, Господи. На завтра я смогу избрать благую часть.

Невестка моей квартирной хозяйки живёт в станице, на подножном корму – зарплат-пенсий сейчас ни у кого нет. Пару дней назад зарезали бычка и повезли продать, но на блокпосту его реквизировали днепропетровские хлопцы в форме, «на нужды освободительной украинской армии». Голову и копыта, впрочем, отдали.

Остались от козлика рожки да ножки… раз-два… раз-два… интересно, Луганск будут «освобождать» по сценарию Славянска? Освободят от зданий… освободят от жителей…

Сумерки. Стою у окна. Мимо со всей мочи, но все равно небыстро громыхает подбитая машина на трех колесах и ободе. Владельцы автомобилей знают, как это больно сердцу – проехать на спущенном колесе даже несколько метров, но, видно, то, что гонит вперед этого водителя – страшнее покореженного обода.

За окном настоящая фантасмагория. Нагнало туч, по небу ходят сполохи. Раскаты грома перекликаются с грохотом канонады, а навстречу вспышкам молнии с востока разливается зарево от разбомбленного газового распределителя. На иссохшую землю так и не проливается ни капли влаги.

Часто ночью просыпаюсь от духоты и бегу к открытому окну, но вместо вожделенной прохлады через него тянет гарью. С сожалением наглухо задраиваю окно. Это не вкусный дым моего детства – костры походов, рыбалок, семейных выездов за грибами – но едкий запах разрушения и смерти.

Прошлой ночью несколько снарядов попало в Эпицентр (гипермаркет стройматериалов) на восточной окраине города. От него мало что осталось (см. фото), но узнала, что как раз рядом с ним можно, если повезет, поймать сигнал мобильной связи. За неделю без электричества весёлые экранчики почти у всех погасли, но у меня в дополнительном телефоне еще есть зарядка на донышке. Мысль о том, что близкие беспокоятся, не понимая, почему со мной пропала связь, мучает больше всего. Отправляюсь на окраину города (туда-обратно часа три по солнцепёку), и, добравшись, наблюдаю картину как будто из фильма о гибели цивилизации: на фоне обугленных останков гипермаркета бродят, словно лунатики, десятки людей и безнадежно кричат в трубку – алё, алё… Счастливым обладателям самой дешевой Нокьи иногда удаётся дозвониться, ну а мой смартфон умеет делать всё, кроме как ловить слабый сигнал, и за час попыток удаётся отправить только смску. И то слава Богу, хоть будут знать, что я жива.

Две недели без воды. Десять дней без электричества. Наконец сегодня пропал и газ. Жители наших домов тут же высыпали во двор, кто-то рубит сухие ветки, кто-то тащит большую кастрюлю, продукты… какой-нибудь час – и готова похлебка на всех. Куда за нами той Европе!

О себе не беспокоюсь, завтра начинается строгий Успенский пост, а от хлеба и воды, говорят, еще никто не умирал. Заодно и проверим. Жаль одного – не удастся традиционно заговеться чашечкой кофе с растительными, но все же не вполне постными сливками. А впрочем, не всегда и мы в Европе жили. Используя сложную систему подставок и самодельный масляный ночничок, грею воду в консервной банке (металл тоньше), и через часок с небольшим готов мой кофе.

К вечеру появился и газ, а мы думали – уже всё.

Нам, пожилым, ещё советский кинематограф объяснил, что «без воды и не туды, и не сюды», но это было чисто теоретическое знание. Теперь многие узнали это и на опыте. Очередь за водой приходилось занимать всё раньше, отодвигаясь в ней всё дальше: пришла в два ночи и оказалось двадцать шестой, на следующую ночь спустилась во двор в полвторого, и была девяносто третьей! Бред какой-то – не спать же во дворе! И тогда ушлый наш народ нашел решение – расписали всех по домам и подъездам, установили постоянную очередность, и придумали разливать воду одновременно и из крана, и из люка наверху бочки. Дело сразу пошло веселее, но сколько ты ее наберешь? Тридцать литров на человека в день – это много или мало? Я вам скажу: это попить-поесть, помыть посуду и слегка ополоснуться. Постирать мелочь можно, но начисто прополоскать – уже нет. Резко снижаю свои европейские гигиенические стандарты. Мою руки, лицо, ополаскиваю посуду – над ведром, потом этой водой протираю пол, а потом её же – в бачок туалета. Думая, как всегда, что я самая умная, делюсь своими открытиями с соседками. Они смеются:

– Да мы так и делаем.

Ночью снаряд попал в какую-то трубу накопительного резервуара нашего района, и оттуда хлынула вода. Еду в маршрутке по морю разливанному, воды по окна. Пассажиры чуть не плачут – так жалко драгоценную влагу, зато предприимчивые жители частного сектора высыпали на дорогу с ведрами, черпают воду и щедро поливают свои растрескавшиеся от засухи огороды.

Тринадцать дней без электричества (а, следовательно, и без всего остального). Городские власти время от времени подают надежду на его восстановление, но она гаснет так же быстро, как и загорается – с электриками, которые пытаются починить линии передачи, успешно работают украинские снайперы. По конечностям они не стреляют.

Первый день Успенского поста решили отметить усиленными обстрелами. В жилом квартале недалеко от нас разрывается снаряд, а когда собираются люди на помощь и подъезжает скорая – подбрасывают еще один. Восемнадцать человек погибает на месте, множество раненых.

(Помнится, один знакомый возмущался, что резиновые пули Беркута могли даже пробить кожный покров… так вот – просто для справки – ранение здесь часто означает оторванные руки и ноги.)

В тот же день на остановке погибают еще одиннадцать человек.

Пятница вечер. Второй день поста. Вожусь возле окошка на кухне, там еще хоть что-то видно. Вдруг начинается обстрел прямо по нашей улице. Так страшно свистит… впечатление, что мина сейчас залетит в окно. Забыв, что я храбрая, бегу в прихожую – а раньше всё посмеивалась над соседкой, которая там и ночует. Мина разрывается за несколько домов от нас (см. фото изрешеченных ворот), другая – в соседнем дворе – настигает мужа и жену, вышедших подышать. Настигает насмерть.

На этом фоне особенно трогательно звучит сегодняшнее заявление господина Порошенко иностранным журналистам о том, что главной заботой правительства является безопасность жителей Донбасса.

На остановке женщина рассказывает мне местный анекдот:

Странные люди эти донбассцы: ходят на работу, по магазинам, гуляют… но стоит близко подойти украинской армии, как они тут же начинают бомбить сами себя.

Три недели без связи, электричества, воды. А если в вашем доме плиты не газовые, а электрические? (Таких многоэтажек – целые кварталы) А если вы живете на девятом, лифт не работает, по многу раз в день нужно бежать в подвал, потому что начинается обстрел, а потом как-то еще и обратно забираться? А если при всем при этом вам 70+? Прибавьте еще невыносимую жару и отсутствие холодильника, и вы легко догадаетесь, что смертность среди стариков резко возросла. Умирают и просто от стресса:

– В детстве войну пережила, и вот в старости опять…, – плачет моя соседка.

Город не успевает их хоронить…

Господа романтики майдана, на чей счёт запишем этих стариков?».

Источник: 

19 сентябрь 2014 /