Капитанский конь не подвёл
– Окружённые в 1942 году под Вязьмой беловцы выходили через позиции нашей дивизии. Выходили они в районе Анновки и Верхней Песочни.
Встретился мне один капитан. Верхом на коне. Конь отощавший. А я тоже верхом. Капитан посмотрел на моего коня и говорит: «Лейтенант, давай махнём, не глядя. У тебя конёк не очень, а мой – всем коням конь. Боюсь, погублю я его. Он меня несколько раз от смерти спасал. Ты его покорми хорошенько с неделю-другую и не узнаешь! Конь, правду говорю, хороший. Мне его жалко. Попадёт в чужие руки… А тебе – воевать. Вот посмотришь, не раз меня добрым словом помянешь».
Поменялись мы с капитаном конями. И правда, вскоре залоснился мой конь, повеселел. Послушный был, умный. А как он мне помогал! Для связиста ведь конь на фронте – первый помощник и самый надёжный напарник. Таких коней я потом никогда не видел. Не обманул меня капитан.
Выход к своим на реке Угре
– Из окружения я вышел. В неразберихе я прибился к одному из полков 329-й дивизии. Дивизию немцы разрезали пополам. Полк. С которым я выходил, оказался в окружении. Рядом с нами был ещё один полк. Таких, как я, приставших к чужому полку, оказалось человек пять.
Полк стал пробираться на Захарово. Лезли напролом. И так дней восемнадцать. В тех атаках потеряли почти весь личный состав. Вскоре поднялась сильна метель. Не метель, а прямо пурга. Эта-то непогодь, наверное, и спасла жизнь и мне, и всем оставшимся от полка.
Оказывается, немцы хорошо знали не только то, куда мы шли, а и то, куда собирались пробиваться. Командиры полков пренебрегали шифровками и вели переговоры открытым текстом.
В Замыцком к тому времени от двух полков, не считая нас, приставших к ним, оставалось около семидесяти человек. Собрались, стали решать. Кто-то сказал: «Ещё одна попытка пройти, и побьют последних». И вдруг командир говорит: «Ждём до вечера. Проверьте, у всех ли есть лыжи. И чтобы ни у кого не было ничего демаскирующего. Все должны идти в бой в белом. Ищите, где хотите. Снимайте с убитых. Маршрут такой: вдоль речки Жижалы до впадения её в Угру. Там переправимся через Угру и дальше пойдём правым берегом. Разведка пойдёт впереди».
Пурга, к счастью, не утихла, а разыгрывалась ещё сильнее. Вечером пошли.
У комполка была карта.
Идём. Темень. Снег лепит. Вытянутых рук не видать. Вскоре по цепи шёпотом приказ: поворачиваем на восток. Немцев нигде не встретили. И вообще было такое ощущение, среди этой пурги, что никакой войны кругом нет. Немцы, видимо, сидели тем временем в своих тёплых блиндажах и дзотах, грелись, пережидали ненастье.
Подошли к Угре. Снова приказ по цепи: соблюдать особую осторожность. Угру немцы простреливали вслепую. Тут они и мышь не пропускали. Но перешли мы и Угру. Ни окрика. Ни выстрела. Только ветер ревёт, завывает.
А на другой стороне уже и наши.
Не упомню уже, кто нас встретил, то ли бойцы 33-й армии из тех дивизий, которые остались держать фронт на Угре и Воре, то ли части 43-й. Там у них был стык.
Нас потом долго проверяли. Проверка шла месяца два. Тогда ещё с группой Ефремова существовала связь. О нас запрашивали туда, под Вязьму, в окруженную группировку. Видимо, информация пришла положительная.
Командир миномётного расчёта
– До июня 1942 года мы стояли под Ливнами. Недолго окапывались и отдыхали. Вскоре немец пошёл на нас. Мы в то время были ещё народ необстрелянный. Трудно нам было против него удержаться.
Я был командиром миномётного расчёта. Миномёт калибра восемьдесят два миллиметра. Под моим управлением пятнадцать человек. Целое войско! Миномёт такали на себе: и плиту, и треногу, и ствол, и боекомплект. Каждая мина – побольше трёх килограммов. А плита и вовсе тридцать шесть килограммов! Не шутка.
Связи у нас тогда не было. Это потом всё появилось.
А было вот что… Вечером легли на отдых. А в третьем часу утра – летом ночи короткие – подняли нас по тревоге. Вскочили мы – и к миномётам. А немец уже вплотную подошёл.
Вначале была неразбериха. Пришлось вначале растеряться немного. А потом – бились. Бились как могли. К вечеру у меня в расчёте осталось только трое бойцов. А в минроте – всего два ствола. Из офицеров – командир роты и ещё один командир взвода.
В миномётной роте полного состава примерно около шестидесяти человек и четыре ствола. А тут нас осталось человек десять.
Побежали. Пришлось и побежать. Бежали мы лихо. Бежим. А навстречу какой-то генерал на легковой машине. Выскочил из машины, трясёт пистолетом, кричит: «Так-то вашу!.. Куда?! Назад!» И тут в его машину – прямое попадание снаряда. Шофёра убило, машина искорёжена. Генерал уже пожилой, грузный такой, с животом. А нам – по двадцать лет. И, веришь-нет, он так бежал, что мы за ним едва угнались…
Где-то потом остановились. Генерал нам в глаза не смотрит. Весь пистолет в глине. А мы миномёты не побросали. Всю матчасть вынесли. Так что и генералы бегали.
Получили пополнение. И снова – в бой.
Бой под Зайцевой горой
Миномётчики у меня в расчёте были хорошие. Стреляли умело. Миномёт на войне – штука хорошая. Если в умелых руках. Чуть где пехота застряла, смотрим, ага, пулемёт бьёт, не дает славянам продвигаться. Пару пристрелочных и – полный залп. Пошла пехота. Пулемёт молчит.
– Под той же Зайцевой горой, где-то возле Фомино, есть лесок. Так, небольшая совсем рощица. На карте она имела форму берёзового листа. И росли там одни берёзы. Местные жители называли её рощей Сердце.
Из рощи немцев выбыли не мы. Здорово их там потрепали. Мы сменили батальон, дравшийся за эту рощу. Сменили мы их и тут же попали под немецкую контратаку. А дело было так…
Заняли мы позиции рано утром, ещё и не рассвело как следует. Немцы, видимо, не заметили, что произошло в окопах, только что ими оставленных. И уже в полдень начали сильный миномётный обстрел. Лупят и лупят по нашим траншеям, по НП. Головы не высунуть. На это они и рассчитывали. Их пехота тем временем подползала и накинулась на нас. В некоторых местах ворвались в траншею. Началась рукопашная.
Мы, связисты, должны были постоянно поддерживать связь с ротами. Я находился на НП первой роты в шагах пятидесяти от первой траншеи. Там, впереди, поднялась такая стрельба, такой гвалт, крики, стоны, что и не понятно было, что там вообще происходит. Соединяюсь по телефону с соседней ротой. Связист-сосед по фамилии Заика кричит: «Я тоже один. Командиры ушли в траншею. Кругом немцы. Что делать, не знаю».
Ага, думаю, у них то же самое. Всё перепуталось. Наши ушли вперёд, а немцы прорвались сюда. Кто кого окружил, не понятно. «Держи связь, Заика, – говорю я соседу. – Наше дело связь».
И вдруг связь прервалась. Обрыв. Я забеспокоился. Мои товарищи в траншее насмерть бьются, а я тут связь не могу обеспечить. Сейчас, думаю. Придёт командир роты и скажет: «Что ж ты, Антипов…» Я выскочил из блиндажа и побежал. Пули так и вжикают, землю кругом долбят. Недалеко я пробежал, вижу, вот он, обрыв. Зачистил кончили провода, соединил. И тут слышу: где-то совсем рядом бьёт пулемёт. По звуку вроде не наш. Огляделся: на блиндаже соседней роты залегли двое немцев и ведут огонь из ручного МГ. Стреляют не в глубину нашей обороны, а вдоль траншеи и в сторону нейтральной полосы. Бой шёл уже там, и они, считай, стреляли в спину нашим и по флангам. Самый опасный огонь. Я потянулся за автоматом, но вдруг вспомнил, что впопыхах оставил его в блиндаже.
Пополз за автоматом. Ползу и думаю: Заику убили, вот почему он не вышел на обрыв.
Приполз на свой НП. Так и есть: автомат мой лежит возле телефонного аппарата. Перезарядил полный диск. Но, прежде чем ползти назад, к НП соседней роты, решил проверить, действует ли связь. Ушам своим не поверил: Заика ответил! «Заика! – кричу ему. – на твоём блиндаже немцы сидят!» – «Слышу, – отвечает, – из пулемёта лупят». – «Сейчас я подползу и дам очередь из автомата». – «Давай, – говорит, – отвлеки их. А я попробую выползти и гранату кинуть. У меня граната есть. В руке её держу – на всякий случай».
Но в это время земля вздрогнула, воздух над рощей раскололся и всё поплыло. Гул, скрежет. Ударила наша тяжёлая артиллерия. Кто-то из офицеров батальона вызвал огонь на себя. Дым удушливый, едкий, заползает всюду. И вскоре в блиндаже стало нечем дышать.
И вдруг всё стихло. Только изредка, в отдалении, потрескивали пулемёты. Так ночью на передовой стреляют дежурные, для острастки. Да возле нашей траншеи стонали раненые.
Чуть погодя в землянку ввалился командир роты. Вид у него был такой: немецкий автомат на шее, свой ТТ без кобуры, заткнут прямо под ремень, на животе, лицо чёрное от копоти и грязного пота. Отдышался, хлебнул воды из котелка, сплюнул её: «Что у тебя за вода? Кровью пахнет». Какой ещё, думаю, кровью? Недавно пил – вода как вода. А глаза у него так и бегают. Никогда его таким не видел. Выругался и спросил: «Связь есть?» – «Так точно, – отвечаю, – есть связь!».
Вечером собрались командиры взводов, стали подсчитывать потери и трофеи. Немцев возле нашей траншеи и на нейтральной полосе оказалось мало. Они, уходя, своих утаскивали. И раненых, и мёртвых. Мы же потеряли многих. Кое-кого немцы увели в плен.
Назавтра в репродуктор с той стороны наши пленные стали кричать: «Петь! Переходи к нам! Сдавайся и переходи! Нас тут покормили! Завтра в тыл пойдём работать! Переходи! Хватит воевать! Навоевались!».
По репродукторам, на звук, били наши миномёты. Но попадали редко, потому что немцы ловко их маскировали.
По материалам «Нашего современника»
14 ноябрь 2011 /