Похороны офицера. Елена Романова » Православный воин - Православный воин

Похороны офицера. Елена Романова » Православный воин

1355466174_pohorony-2338056У моей подруги умирал отец. Для меня все было очевидно: быстро развивающийся рак с метастазами, обнаружили поздно, никаких шансов нет. Но Женя, моя подруга ,все еще на что-то надеялась и просила меня то съездить к старцу, чтобы он помолился о его выздоровлении, то узнать, где делают дорогостоящую процедуру по точной диагностике, то просила совета: делать или не делать операцию.

Врачи недвусмысленно намекали ей, дескать, 79 лет, что вы хотите, пришла пора. Но она не хотела верить в его скорую смерть, говорила, что он не должен умирать, что это самый хороший человек на свете, что он один, несмотря на возраст, надежда  и опора всей семьи, которая состоит в основном из женщин: мать Жени, она сама и ее сестра. Он заменил  отца  Алеше, Жениному сыну, с мужем она давно разошлась и больше замуж не выходила. Женя  говорила то, что на ее месте говорил бы каждый:  «самый добрый, самый хороший и т.д.»

После   несколько неудачных попыток дозвониться старцу  я успокоилась и стала подавать записки во всех святых местах, где мне приходилось бывать.

Буквально через две недели позвонила моя давняя подруга Ольга  и сообщила, что папа у Жени умер, и она просит всех прийти на отпевание в церковь при Боткинской больнице. Мы долго договаривались, где  встретимся и больше были заняты больше обсуждением технических деталей встречи, чем  горя нашей общей подруги: ехать ли мне до Пушкинской или ей проехать до Беговой, будет ли пробка  и можно ли там встать, где точно находится церковь, как не опоздать и  т.д.

Купленный мной по дороге букет (я слышала, что отец Жени был военным, а им полагаются, красные гвоздики) был поделен пополам с Ольгой для экономии времени с покупкой второго. Но все равно пришлось поплутать  в  поисках церкви. За это время мы выяснили, что никто из нас при жизни Жениного отца не знал и даже ни разу не видел. Знали, что звали  Юрий, поскольку Женя по паспорту была Евгения Юрьевна.

«Выразим соболезнование подруге, — решили мы, — и после отпевания поедем по своим делам».

Мы по очереди обняли Женю, выражая ей свое участие, а я, подойдя ко гробу, поцеловала холодный венчик на голове незнакомого старого человека, отдав дань уважения  скорбящей подруге.

После отпевания Женя настойчиво попросила нас поехать на кладбище, которое оказалось на  противоположном  конце города и, конечно, остаться на  поминки. Мы, глубоко вздохнув про себя, были вынуждены согласиться — день был потерян.

Ольга, по своей привычке лихачить, несколько раз пыталась обогнать катафалк, и мы шутили по  дороге по этому поводу.

На кладбище было сыро и холодно так, как всегда бывает на похоронах, вне зависимости от погоды и одежды.

К свежевырытой могиле подтянулся военный оркестр молодых солдатиков и заиграл сначала что-то традиционно заунывное, потом военный марш, а закончил «Прощанием славянки». Дали залп из ружей, когда гроб опускали в могилу.

Вдова была безутешна и готова  броситься в могилу за мужем, но Женя отрезвила ее: «Мама, крепись, ты же  — жена офицера!»

Для меня все это было как спектакль в провинциальном театре, когда актеры явно переигрывают, стараясь  быть заметнее на фоне столичных мастодонтов.

Ну, какая офицерская честь, какие военные почести, когда армия унижена, разграблена, фактически распущена по домам? Когда слова «Родина», «отвага», «подвиг», уже почти ничего не значат? Когда люди, которые раньше считались  героями, теперь выброшены на обочину истории?

Какие чувства могут испытывать  на холодном ветру эти молодые ребята  к давно отвоевавшему свое офицеру? Мечтают, наверное, как мы с Ольгой, скорее добраться до дома.

С такими мыслями я оказалась со всеми в кафе, на поминках.

Кафе Женя выбрала специально не совсем обычное  — весь антураж был взят из советской эпохи. Старые чемоданы и лыжи, проигрыватели пластинок и старые газеты, фотографии 60-х, абажюры, мебель и т.д.

 Мы расселись по местам, и тут я впервые увидела фотографию Жениного папы. Женя поставила их сразу несколько: в военной форме, пожилой, еще молодой, в деревне с рамкой  пчелиного улья.

Это было необыкновенно прекрасное лицо человека, простое  русское открытое честное лицо. Это было лицо человека, которому  сразу хотелось верить. И с ним  можно было идти в разведку.

Я вдруг вспомнила Женины  слова о том, как он мужественно терпел боль, когда пошли метастазы в костях, как до последнего читал целиком наизусть  главы из Евгения Онегина.

Поставили его любимую песню «Четвертый день пурга качается над Диксоном…»  и дочери  по очереди стали о нем рассказывать:

— Помнишь, когда жили в офицерском городке, у нас дверь не закрывалась? И у соседей тоже. Если родителей не было дома, можно было пойти к соседям, там и приголубят и накормят…

— Он был охотник, убил лису, а тетя Вера ему говорит: «Как бы мне хотелось иметь такой воротник!». И он тут же подарил ей, не задумываясь. Очень любил деревню и очень переживал, что она умирает.

— Любил пчел, а сам  мед не ел, раздавал всем. Научился плести мебель из лозы. Помнишь, Алеше сплел кроватку детскую?

— А как они с друзьями построили авиасани? А на испытаниях у них отказали тормоза, и кто-то очутился в больнице? Мама еще ходила каждый день, навещала. У него было несколько патентов на изобретения.

— А если не решалась задачка по математике, то решить ее мог только дядя Юра.

— Когда я болела, он где-то доставал редкие детские книжки и читал мне на ночь.

— Сколько он построил друзьям гаражей! А сколько печек выложил!

— Говорил: «Не гоняйтесь за деньгами, делайте свое дело, а остальное приложится».

— Папа очень любил петь. Когда приходили гости, они обязательно пели все хором: «Первым делом, первым делом самолеты…»

— Он никогда не повышал голос, ведь в доме были одни женщины. Очень любил маму, пел ей песни. Они прожили вместе больше пятидесяти лет.

— Он был военным летчиком, и его часто вызывали на срочное задание. Сообщить о себе можно было только в записке с нарочным. Он писал: «Где я сейчас, сказать не могу, но буду через две недели, целую всех. Юра». Пять экипажей ушло на задание, а вернулось четыре — один разбился. И тогда все думали, в каком из них был папа? Но он вернулся живым.

— Всегда привозил какой-нибудь гостинец, иногда просто корочку хлеба, говорил — «от зайчика».

— У него  не было врагов — да что там врагов! — даже недоброжелателей.

— В последние годы он очень переживал за Россию, за деревню. Делал вырезки из газет, слушал радио. Он был настоящим патриотом.

— Вот стихи Николая Мельникова «Поставьте памятник деревне…», которые он вырезал из какой-то газеты.

— Господь сподобил перед смертью его собороваться и причаститься. Хотя при жизни он не то чтобы не любил ходить в церковь, а просто был не приучен, стеснялся. Но все, что он говорил — это было как христианские заповеди.

Я поняла, наконец, чем  меня так поразило его лицо — это было лицо эпохи, которую мы почти потеряли. Это была часть России, лучшая ее часть, которую мы сегодня хоронили. Уходило поколение наших родителей, живших с открытыми дверьми  по закону совести, согласно кодексу чести.

А гости, наверное, так и не поняли, почему я так плачу о совсем незнакомом мне человеке…