Великий русский артист Евгений Павлович ЛЕОНОВ родился в 1927 году в Москве. Отец, Павел Васильевич, работал инженером на авиазаводе. Мать, Анна Ильинична, – табельщицей. Но жители города Клин считают его своим человеком и говорят: “Он наш, Давыдковский”. И они правы. Рядом с Клином есть село Давыдково, прямо на Ленинградском шоссе, а на доме “31” помещена мемориальная доска с такими словами: “В этом доме родился и жил Е.П. Леонов, артист театра и кино”.
В гости к родственникам Евгения Павловича приезжают артисты, были Куравлев, Лановой, Толкунова, Семенова и другие известные люди.
А вот что писал сам Евгений Павлович в письме к сыну Андрею: “Вспоминаю себя совсем маленьким, трех-четырех лет, а если вспоминаю, значит, это осело во мне, мы жили в Давыдково, дом и сейчас стоит там, мама и ее сестры любили его. И вот я помню, как мы ходили гурьбой купаться: мои тетки и мама уходили вперед, а я шел сзади, то ли мне было тяжело идти оттого, что я был толстый, но я чувствовал себя одиноким, и мне становилось обидно. Или вот еще, когда мне и моей двоюродной сестре Люсе было двенадцать лет и мы играли в городки – это там же в Давыдкове, – она нарочно или ненарочно ударила меня битой по ногам, было жутко больно, но жалеть стали не меня, а ее…
С детства в моей памяти вкус одиночества: мы были маленькие с братом, учились в 5-6 классе (он на два года старше меня), приезжали на станцию Фроловская и три километра (почти все три километра лесом) шли в Давыдково. На опушке леса всегда сидел Константин Иванович Малыгин, прадед Жени Малыгина, моего друга детства, который был потом секретарем райкома в Клину. Этот дед – вот уж одиночество, но почему-то величественное и гордое. Ему лет было девяносто, а может, сто. Один сидел и о чем-то думал… Одиночество – чувство горькое, но иногда полезно в душу свою посмотреть, а раз в себя смотришь, что-то ты там находишь.
ОНИ УХОДЯТ РАНО
Для нас, зрителей, Евгений Леонов – любимый всенародно артист. На Леонова ходили в кино семьями, пытались ему подражать – не получалось. Мы у него учились доброте, быть людьми, быть честными и совестливыми, как он – этот великий, наш современник Санчо Панса. Но мы мало знали самого Леонова. О чем он думал, за что переживал, чем мучился и чем гордился. Какое место он занимал на сцене и в кино второй половины прошлого века. Вот что говорили о нем знающие люди:
Инна Чурикова: “Евгений Павлович – чрезвычайно интеллигентный человек. С тонкой, деликатной, какой-то нежной структурой. При том что, казалось бы, комедийное искусство – это такое здоровое искусство, даже грубоватое… У нас такого рода людей совсем мало. Может быть, он – единственный.
Мне ценен его талант – талант света. У него свет изнутри. Вот он ушел, а оставил за собой свет”.
Георгий Данелия: “…С такой внешностью и таких же улыбчивых людей много. Но Леонов нес в себе частицу доброты. Это было в нем заложено… К тому же он величайший актер”.
Елизавета Никищихина (актриса): “…Вы знаете, когда у него впервые начало рваться сердце? Вот я видела это. Когда начались сдачи “Антигоны”. Тогда уже надо было вызывать “скорую помощь” в театр. Это нужно было так меня, Антигону, любить, так хотеть спасти мне жизнь. У него рубашка была мокрая насквозь. Всегда. “Ну что ты, Жень, не надо так-то”. А по-другому он не мог. Этот мир – Леонов – был создан так. И таких актерских миров очень мало. И уходят они рано…”
А теперь предоставим слово самому Евгению Павловичу, лучше, чем он сам, никто о себе не расскажет. Когда читаем его мысли вслух, высказанные в беседах, Леонов открывается перед нами мудрым и гражданственным человеком. У него болело сердце за нас и все Отечество, хотя он не любил громких слов, не считал себя политиком, но был таковым…
ОПЯТЬ СЛОВА, СЛОВА
Сейчас такое время, что многословные интервью напоминают болтовню. Кругом все рушится, валится (разговор шел в январе 1992 года). А все чего-то обсуждают. Хотя пора уже что-то сделать. Свершить пусть маленькое, но полезное. Мы же все даем интервью, у каждого указательный палец впереди ладошки, каждый тычет в окно телевизора и предлагает жить по-другому. Кооператоры, или, как их там, предприниматели, во всем мире чего-то производят. У нас же они заняты перераспределением. Или имитацией созидания. Недавно, купив на базаре чебурек, тут же хотел его откусить, но вдруг продавец говорит: “Выплюнь, Леонов!” Он, конечно, узнал меня. Я подумал: что же он в это тесто положил, если сам предостерег? И так везде – куда ни сунься. Возьмите политику и депутатов. Какие гадости они нам подкладывают… Нет, я говорю не о обо всех. Есть, наверное, нормальные люди, нормальные политики. Но в нашем обществе вдруг появились очень богатые люди, которые не спешат поделиться с бедными. Некоторые ругают Америку. Но даже если мы проклянем эту Америку, нам-то от этого легче не станет. При этом мы все говорим, говорим, опять слова, слова.
РАСПЯТАЯ ДОБРОТА
Некоторые театральные критики в своих статьях обо мне писали, что я, мол, “непрочитанный король Лир”. Может быть, кто-то из них слышал, как я говорил о том, что хотел бы сыграть Лира. Показать его обманутую доверчивость, распятую доброту. Дать его не таким страстным, как его обычно изображают, а, наоборот, стариком, отдавшим сердце детям и получившим взамен фигу с маслом, проклятье, злобу и ненависть. Неожиданное прочтение? Неожиданное. А возможно так сыграть? А почему бы нет. Мне кажется, что я мог бы еще играть. Но теперь все будет сложнее. Как-то живется тяжело. Гнетет одиночество какое-то. Вдруг заметил, что часто стал смотреть в стенку. Нет, не потому, что жду смерти. Просто спрашиваю себя: зачем я живу, чего я хочу, зачем меня отпустил Бог? Я уже вроде простился со всеми, умер. А он отпустил меня обратно…
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
У меня случилась странная история. Я и не думал умирать. Стенокардия случается у многих. Мы были на гастролях в Гамбурге. Почувствовал себя неважно. Врач осмотрел и сказал, что у меня воспаление легких. Повезли перед спектаклем на рентген, потом неожиданно прострел, удар, шок, инфаркт, клиническая смерть. Откачали. Через несколько дней – второй инфаркт. Выяснилось, что-то там оторвалось. Операция. Вызвали сына и сказали: сиди и ной, зови его сюда, на землю, услышит – вернется, не услышит – не придет. Да, я пришел через 9 дней.
В общей сложности между жизнью и смертью находился 28 дней. Всего не расскажешь.
БОГ С НЕЙ, С КОЛБАСОЙ
Вроде бы меня сейчас ничего не радует, если честно. Но самому себе говорю: Леонов, чего тебе надо, у тебя такой хороший сын, внук, ты любишь свою жену, семью? Может быть, про себя много бурчу, но в душе теплится огонек, не задувается. Есть на этой земле добрые люди, не все хапуги, не все стремятся в депутаты. Бог с ней, с колбасой, большой зарплатой. Главное, чтобы все было по-человечески. Я думал, что по-человечески все-таки бывает. И я убежден: есть нам что ждать и на что надеяться.
ЗАБАВНАЯ ИГРА
В моей жизни ролей 70 накопилось в кино и довольно много в театре. Разных – хороших и не очень. И вроде у меня роли есть на всякий вкус. Кому-то это не нравится, кто-то пишет: “Как вам не стыдно”, а кто-то: “Спасибо вам, Леонов”.
А у меня свободного времени особенно не было. Я все-таки всю жизнь был не просто занят, а нечеловечески. Как подумаешь: когда успевал? В театре Станиславского мы с Женей Урбанским стали считать: в месяц играли по 42 спектакля. И за копеечные зарплаты. Я, по-моему, до 45 лет получал 150 рублей. Это не суть важно, конечно. Ну что от того, что у меня есть два Гран-при? Правда, за кино: “Донскую повесть” – в Индии и “Осенний марафон” – в Венеции. Что от того, что я даже назван первым театральным актером года? Это ничего не изменит в моей жизни. Просто такая забавная игра: кто лучше, кто хуже – рассчитайтесь! 1, 2, 3, 4, 5! Выйди, четные!
ВЫШЕ ЗАКОНА – ТОЛЬКО ЛЮБОВЬ
Все одержимы только одним: заработать. Я тоже много работаю. Но честно – простите, может, слово не то – много не заработаешь. Значит, надо что-то такое совершить. Но я этим не занимаюсь. Можете ли вы представить себе “делового Леонова” с телефонами на столе?.. У меня есть желание – удержаться на том уровне, который позволил бы потом сказать: выше закона может быть только любовь, выше правосудия – только милость, выше справедливости – только прощение…
Меня смущает, что теперь все веруют. Кто-то там окунается в святую воду, принимает крещение. Я смотрю, очереди в простынях стоят. Много людей крестится, молодежь тоже проявляет желание. Лезут в чан, не брезгуют. Мне почему-то стало казаться, что мы неправильно это делаем. Кампанейски. Можно верить или не верить, но не надо только разрушать, как в свое время глумились, ломали, крушили, гадили. А что хорошего приобрели? Дети не верят ни в Бога, ни в черта, ни в социализм, ни в коммунизм. Для меня самое страшное, что они не верят в дом свой, в отца, в мать. Рвется какая-то цепь жизни.
ХОЧЕШЬ СТАТЬ ЛИЧНОСТЬЮ – НАУЧИСЬ ОТДАВАТЬ
Добрый человек в моем понимании тот, что привык не брать, а отдавать. Наши педагоги, режиссеры-старики учили: хочешь стать личностью – научись отдавать. Всегда есть возможность чем-то поделиться. А человеку подчас бывает достаточно одного доброго слова, чтобы почувствовать себя окрыленным. И очень важно, чтобы оно было сказано при жизни человека. А то Шукшин умер в 44 года, и вслед посыпались хорошие слова. А при жизни и ему, и Высоцкому жалели добрых слов, смотрели свысока и снисходительно.
Я ЛЮБЛЮ СВОЮ РОДИНУ
Наше искусство было заразительно, сердечно. Вышел на сцену – дай сердцу другого человека, чтобы там перевернулось все, чтоб боль, радость и гнев, и катарсис – все вместе чтоб там… Но даже не это главное. После того как я ушел из театра Маяковского, Ванюшина никто не мог играть, царя Кре-она в театре Станиславского после меня никто не сыграл. Не потому, что я такой блестящий, а просто потому, что мною было это рождено. Я сейчас был очень болен и не знаю, насколько вернется мне та сила, которая позволит сделать что-то. Но мне удалось сыграть Тевье-молочника, а я об этом давно мечтал. Оказывается, получилось! Значит, кому-то это должно нравиться. Я сам знаю, что кто-то на спектаклях плачет. Но я не сыграл короля Лира и уже вряд ли сыграю. Не сыграл Кола Брюньона, Иудушку Головлева. Но мне хочется, чтобы мы не завидовали чужому искусству. Чтобы не старались снять фильм, как они. Наша актерская школа всегда была лучшая. Настоящие наши актеры даже рассудок теряли на сцене. Так они трудились. Хмелев – Иоанн Грозный, в 42 года умер на генеральной репетиции. Добронравов, необыкновенной силы актер, в 53 года умер от инфаркта, играя царя Федора.
Сегодня принято говорить о кризисе театра, а мне вообще не нравятся все эти определения: мы в кризисе, мы вышли из кризиса, мы уже на передовой… Мы живем и отражаем то, как живем. Поэтому хочешь – кризисом назови, хочешь – неумением нашим. Надо жить и возвращаться к человеческим взаимоотношениям в нашем обществе. А чтобы было понятно, скажу, что я люблю свою Родину.
ЗА СЧАСТЬЕ НУЖНО БОРОТЬСЯ
Приходько из “Белорусского вокзала”, когда он пришел с войны и когда жена вдруг надела платьице, и он подумал: изменяет, влюблена в кого-то. Он пошел за ней в церковь, стоит, а она опустилась на колени и говорит: “Боже, спасибо, что ты вернул мне мужа с войны. Спасибо тебе и Сталину”. Этот монолог человечный, сердечный и глубокий монолог женщины, прожившей, в общем, можно сказать, жизнь свою в бедах, вне радости, в поисках счастья, семьи, благополучия, которое так и не придет, судя по всему, поскольку все это было после войны. А сейчас мы уже чувствуем, что оно еще не пришло, счастье, к нам в дом, и что еще нужно за него бороться, за это счастье, и что нужно поменять что-то в себе всем, особенно тем, кто руководит нами.
ВСЕ ЛИ ХОРОШО – ВОТ ЭТО ВОПРОС
… У нас много добрых и хороших людей. Но я говорю: не поймешь, кто тебя ударит в ухо. Значит, наверное, что-то в жизни нашей не так, что мы хорошие и все хорошо. Все ли хорошо – вот это вопрос. Ответ в “Поминальной молитве”. В наше время национальных распрей идеи, которые выдвигаются, не должны окупаться ненавистью, которая обжигает сердце ребенка, которая вдруг может растоптать мать, отца. Эта лавина настроений, не угодных Богу. Может, нужно немножко времени? Может, не нужно так все скоропалительно, чтобы с кровью, с ненавистью? Все-таки по-человечески – можно? Я верую – не верую, не важно. Все равно Бог должен быть: для кого-то на небе, для кого-то в своем сердце. Чтобы не позволил тебе ударить собаку, сдать ребенка в приют, позабыть своих родителей. Это же было невозможным сколько-то лет назад… В чаепитной Москве, где, здороваясь, снимали шапки и ходили к друг другу в гости. Однажды меня спросили, какое самое главное для меня человеческое качество. И я сказал: стеснительность.
Это не заикание, а понимание позиции другого человека. Вот когда все уже знаешь сам, а все равно выслушиваешь…
ПОЧАЩЕ УЛЫБАТЬСЯ
Наступил Новый, 1992 год. Думал, что пожелать себе, семье, друзьям. Еды? Но это и так должно быть. Счастья? Ну, это очень относительное понятие. Радости? Это же совсем забавно. Работы? Так и должно быть. Почаще, может быть, улыбаться, пусть даже сквозь стиснутые зубы. На нас обрушивается что-то огромное, несуразное, некультурное, порой, необразованное. Каждый новый виток нашего развития, мне кажется, выкидывает наверх не самых профессиональных и умных людей. Страшно, что сейчас наступило время посредственностей. Эту мысль я постоянно гоню от себя. Но она меня не покидает.
ПИСЬМА СЫНУ
Письмо школьнику
ЛЕНИНГРАД. 3.Х.74
Андрюша, ты люби меня, как я люблю тебя. Ты знаешь, это такое богатство – любовь. Правда, некоторые считают, что моя любовь какая-то не такая и от нее, мол, один вред. А может, на самом деле моя любовь помешала тебе быть примерным школьником? Ведь я ни разу так и не выпорол тебя за все девять школьных лет.
Помнишь, ты строил рожи у доски, класс хохотал, а учительница потом долго мне выговаривала. Вид у меня был трижды виноватого, точно я стою в углу, а она меня отчитывает, как мальчишку. Я уже готов на любые унижения, а ей все мало: “Ведь урок сорван…-ведь мы не занимаемся полноценно сорок пять минут… ведь сам ничего не знает и другим учиться не дает… – ведь придется вам его из школы забрать… – ведь слова на него не действуют…”
Пропотела рубашка, пиджак и мокасины, а она все не унималась. “Ну, думаю, дам сегодня затрещину, все!” С этими мыслями пересекаю школьный двор и выхожу на Комсомольский проспект. От волнения не могу сесть ни в такси, ни в троллейбус, так и иду пешком…
Женщина тащит тяжелую сумку, ребенок плачет, увидев меня, улыбается, спиной слышу, мать говорит: “Вот и Винни Пух над тобой смеется…” Незнакомый человек здоровается со мной… Осенний ветерок обдувает меня. Подхожу к дому с чувством, что принял на себя удар, и ладно. Вхожу в дом, окончательно забыв про затрещину, а увидев тебя, спрашиваю: “Что за рожи ты там строил, что всем понравилось, покажи-ка”. И мы хохочем.
И так до следующего вызова. Мать не идет в школу. А я лежу и думаю, хоть бы ночью вызвали на съемку в другой город или с репетиции не отпустили бы… Но Ванда утром плачет, и я отменяю вылет, отпрашиваюсь с репетиции, я бегу в школу занять свою позицию в углу.
Какие только мелочи достойны наших переживаний… Я оттого и пишу эти письма, чтобы исправить что-то неправильное, и выгляжу, наверное, смешным и нелепым, как некоторые мои персонажи. Но ведь это я! В сущности, дружочек, ничего нет проще живой тревоги отцовского сердца.
Когда я один, вне дома, тоскуя, вспоминаю каждое твое слово и каждый вопрос, мне хочется бесконечно с тобой разговаривать, кажется, и жизни не хватит обо всем поговорить. Но знаешь, что самое главное, я это понял после смерти своей мамы, нашей бабушки. Эх, Андрюшка, есть ли в твоей жизни человек, перед которым ты не боишься быть маленьким, глупым, безоружным, во всей наготе своего откровения? Этот человек и есть твоя защита.
А я уже скоро буду дома.
Письмо студенту 10.Х.76
Вот ты и студент, Андрюша!
Щукинцы имеют обыкновение задирать нос с первого курса. К тому, правда, есть основание: училище, освещенное гением Вахтангова, согретое темпераментом Рубена Симонова, действительно уникальная школа.
Судьбы многих талантов связаны с этим училищем. Я бы мог позавидовать тебе.
Трудно даже вспомнить, как все это начиналось у меня. Как-то само собой, постепенно.
Когда-то давно, это было в 5-м классе школы, у нас существовал драматический кружок, и я там однажды сыграл водевиль, который, кажется, мы сами сочинили. Мне трудно о себе что-либо сказать, я помню только свои ощущения: во время прогона этого представления я с радостью бросился в обстоятельства, нами придуманные. То ли денщика я играл, то ли еще кого-то. Но премьера не состоялась, что-то мне показалось обидным, и я так и не сыграл свою роль. Но те, кто видел репетиции, – и учительница, и мои товарищи, – говорили, что я был смешной, вроде бы ничего не делаю, а смешной, физиономия, гримасы смешные. Может, это во мне зародило что-то, что потом теребило мою душу. Может, сыграли роль разговоры с дядей, он ведь был литературным человеком, очень образованным, написал диссертацию о Есенине. Может быть, разговоры с ним привели к тому, что однажды – это было во время войны и мне было 14-15 лет. я работал на заводе учеником токаря, – я пошел разыскивать театральную студию. Не знаю, как получилось, – я стеснялся спросить, разыскивал сам и в конце концов на Самотечной площади нашел вывеску: Управление искусств, но оказалось, что я попал в отдел книгоиздательств. Я сказал, что хочу стать актером, они расспросили, где я работаю. Представь: война, заснеженная немноголюдная Москва, голодное время, эвакуированные заводы. И все-таки я не оставил мою затею. Однажды я пришел в студию при Театре Революции, Помню, топили печку, я потолкался, на меня поглядывали (я был в полушубке, в лыжных штанах, в башмаках с загнутыми носами, в мохнатой шапке, наползающей на глаза). Потом так получилось, что я пошел проводить педагога, кажется, он читал марксизм-ленинизм. Мы шли по улице, и я ему рассказывал о себе, у него был простуженный голос, он прикрывался воротником; и он посоветовал мне поступать, поскольку у меня не было среднего образования, в студию Станиславского на Красной Пресне, может быть, стоит поступить туда рабочим, а потом и сыграть что-то.
Вот была такая беседа, которая ничем не кончилась. Продолжалась война, продолжалась моя работа, но наступил 43-й год, и хоть мне было 16 лет, я выполнял план, и несколько молодых рабочих, в том числе и меня, послали в техникум.
Письмо солдату Москва. 10.XII.81
Сынок, вот я и решился на мужской разговор, не знаю, что получится, но чувствую, что сказать надо все.
Я знаю твою болезнь. Твое имя не Андрей Леонов, а Сын Леонова.
Я понял это теперь, когда ты пошел в армию. На выпуске был молодежный спектакль – ты разве не знаешь, что такое ввод перед премьерой? Мы могли вместе играть в спектакле “Вор”; было сразу два интересных предложения сниматься. Ты знал, конечно, что театр собирался просить военкома об отсрочке на год, и ты явился в военкомат и написал заявление: хочу служить в танковых войсках. Заметь, я не вмешивался, потому что все понял.
Служить в армии – гражданский долг, Андрюша, я не сомневался, что ты, как все, его исполнишь. Но почему в такой момент, когда это мешало всем, нарушало творческие планы, почему так нервно и даже остервенело? Молодым актерам дают отсрочку, но сын Леонова пошел служить – так? Неразумно по отношению к своей профессии, но если ты только так пока утверждаешься, пусть будет так. Это хорошо. Ты сам не подозреваешь, что откроется тебе в жизни, это твой опыт, самый огромный собственный. Теперь держись! А то, что я понял, это правда, и ты признаешься. Только позже, потом когда-нибудь, А теперь расскажи: как в танке? Тяжело очень? Я-то, наверное, не влез бы в танк, а влез бы, так и задохнуться мог. Дышу что-то плохо: или сердечная недостаточность, или устал чертовски. Ночами теперь вовсе не сплю: все о тебе думаю. И знаешь, все же мне кажется, что неглубоко ты берешь, парень. Суть тебе не дается. Давай разберемся: отчего гордятся семейными профессиями шахтеры, отчего артистов смущает семейственность? Кому-то кажется легкой жизнь артиста. А мой друг Женя Урбанский погиб в тридцать три года… Ты ведь помнишь его? – он тебя как зашвырнет под потолок, у меня сердце в пятки, а он поймает, посадит на шею и говорит: “Пацан смелым должен быть”. Какой смелости, какого бескорыстия, какой мужской силы характер и какое актерское обаяние! Вот кому путь предстоял в искусстве. И ведь все на съемках случилось, на работе то есть. Погиб он, потому что всегда хотел лучше, лучше, еще лучше, один дубль, второй, третий, ему все мало. Он себя не берег, он о себе не думал, он только дело свое видел…
А помнишь, когда ты в школе учился, я тебе читал про Пушкина. Пушкин умер, и Белинский в газете написал: “Солнце русской поэзии закатилось… он ушел в середине своего великого поприща”… И как власти взъярились: “что это такое – солнце русской поэзии? и какое такое великое поприще? Разве Пушкин был полководец? военачальник? разве он на государственной службе состоял?., стишки писать – не великое дело”… и т.д. Помнишь ли, как ты плакал: Пушкина убили, а они продолжают…
Теперь не то, теперь поэтов хоронят, как полководцев. Но и теперь многие не понимают, что такое Поэт, Артист среди людей. Это извечно для мещанства.
Иной уверен, что в очереди выстоять, а потом какие-нибудь джинсы втридорога продать куда труднее, чем музыку сочинять. Композитор, тот вообще дома сидит, на службу не ходит, даже и на машинке не печатает, так только точечки да крючочки рисует или вовсе песни поет.
Я вот, как вспомню лицо Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, так думаю, видно, этому человеку действительно все страдания человеческие известны были, оттого и музыка такая.
В народе русском никогда этого пренебрежения к художеству не было, это грязь наносная какая-то. Я вот все хочу тебе достать книгу Белова -Василий Белов написал очерки о народной эстетике, “Лад” называется. Я в журналах читал, но потом книга вышла. Будь моя воля, я бы ввел ее в вузовские и в школьные программы как обязательную литературу. Это не знаю даже с чем сравнить, в наши дни-то точно ничего рядом не поставишь. Там нравственное сознание определяет систему ценностных ориентации в жизни и в искусстве – и никаких ошибок, и все так ладно, естественно, убедительно. Так вот, как беловский мужик, скажу тебе, в чем суть. Если у мастера-шахтера сын пьяница и не выдерживает смены в забое, разве не позорно закрывать его своей спиной? То же и в театре, точно так. Проблемы, которая так тебя волнует, просто нет. Ее, кстати, со свойственным ему сарказмом снял с повестки дня Гончаров: “Можно по блату получить роль, но нельзя ее по блату хорошо сыграть. Выбрось все это из головы. Вернешься из армии через два года в театр – и играй, играй хорошо. Люби в искусстве труд, а не славу. И будешь ты Андрей Леонов, а я согласен быть твоим отцом.
Материал подготовил Владимир ПИЩУЛИН
13 февраль 2014 /