Зима 1943 года выдалась такой же холодной, как и в 41-м году. Только завершилась операция по разгрому немцев под Сталинградом. Линия фронта продвинулась в сторону Воронежа. Немцев гнали по всем направлениям. Отступая, они яростно оборонялись на каждом выгодном рубеже. Наступательные и оборонительные бои измотали обе стороны.
Накануне 236-я стрелковая дивизия вышла на назначенный рубеж обороны. Местность была ровной и плоской как стол, застеленный белой скатертью. Лишь в некоторых местах в сторону противника спускались неглубокие овраги. Но ни кустарника, ни деревца нигде не было видно. Струилась поземка. Быстро опустилась темнота.
Штаб дивизии во главе с командиром, полковником Гавриловым, размещался в наспех сделанном блиндаже, в котором невозможно было даже стоять в полный рост. Крышей служили ряд тонких жердей и плащ-палатки, положенные сверху, присыпанные землей и снегом. Полковник сидел на табуретке и курил. Несколько офицеров и солдат спали вповалку на лапнике рядом с печкой-буржуйкой. Снаружи послышался шорох. В блиндаж протиснулся высокий худощавый офицер.
– Что скажешь, заместитель? – молвил полковник, мельком взглянув на подполковника.
– Тишина-то какая! Удивительная и пугающая. Обошел все части. Нигде не стреляют, как-то не по себе даже. Непривычно.
Командир дивизии молча затянулся.
– Я осмотрел район, – продолжал заместитель, – не очень хороший рубеж для обороны нам определили. Больно уж местность танкоопасная. Боюсь, мы не сможем здесь долго продержаться.
– Мне кажется, что немцы наступать сейчас не будут. Им надо остановиться после отступления на каком-то выгодном рубеже и уже там строить серьезную оборону. Мы, скорее всего, не останемся здесь надолго. На следующий день или через день двинемся дальше.
Зазвонил телефон. Офицеры вздрогнули.
– Товарищ полковник, первый требует вас, – протянул трубку безусый связист, зевая.
– Ну, вот, наверное, сейчас получим первую вводную.
Несколько минут полковник слушал собеседника, не перебивая.
– Вас понял! Так точно!
– Что случилось?
– Оказалось, что соседний фронт окружил немецкую группировку в составе шести дивизий. Согласно разведывательным данным, они будут прорываться на участке нашей армии.
Командир и заместитель склонились над картой.
Разбуженный телефонным звонком поднялся с лавки начальник штаба. Это был среднего роста, крепко сбитый мужчина с седыми как лунь волосами. Помахав несколько раз в стороны руками, он подошел к столу. Командир и заместитель смотрели на него с уважением. Несмотря на возраст и полевые условия, на начальнике штаба форма всегда была тщательно подогнана, без складок и заломов и, казалось, являлась его второй кожей.
– Что думают старые военспецы, Карпыч? – обратился командир к начальнику штаба.
– Если немцы были окружены в районе Елани, то я думаю, что они, скорее всего, пойдут несколькими маршрутами на Добринку, на Верхнеантошинский и хутор Нижнедолговский, чтобы соединиться со своими возле Бутурлиновки. Других дорог в этом районе нет. По бездорожью с техникой далеко не проедешь, хоть и местность открытая, степная, но кругом овраги, мелкие заболоченные речки, перелески. А что еще сказал верхний штаб?
Комдив пригладил волосы.
– Говорит, что немцы могут двинуться и через наши боевые порядки.
– Ну, если так, то я думаю, что часть немецкой группировки будет выходить из окружения через фронт 737-го полка. Его расположение как раз пересекает дорогу Верхнесоинский-Розовский. Надо ему ставить задачу на оборону.
-Мы чем-то можем им помочь? – спросил заместитель.
-Чем мы поможем? У нас нет никаких резервов, полки обескровлены, личный состав в них едва дотягивает до пятисот человек. Боеприпасов, в том числе артиллеристских, практически нет. К тому же оголять оборону мы не имеем права. Кто знает, может, противник пойдет несколькими маршрутами. Однако необходимо запросить помощь армии.
– Армия нам ничего не даст, – выдавил из себя командир. – Хотя, конечно, я буду просить о помощи. Но в любом случае будем надеяться на чудо, что противник пойдет не через нас.
– Ну и еще на Господа Бога уповать будем, – произнес начальник штаба.
– Хорошо, что тебя не слышит комиссар, – усмехнулся командир.
…В расположении 737-го стрелкового полка звенели лопаты. Их звук далеко разносился по степи. Поступила команда окапываться. Солдаты вгрызались в промерзшую землю. Она тихо скрипела, небольшими кусками разлетаясь в стороны. Наступала ночь. Небо засверкало мириадами звезд. Местность оделась в блестяще-серый саван. Подул легкий ветер, поднимая с лежалого наста колючую ледяную крошку.
К группе куривших солдат подошел недавно назначенный командиром роты лейтенант Авдеев.
– Ну что, ребята, отдохнуть решили?
– Да покурить надо, заполнить организм теплым дымом, чтобы веселее было, – ответил пожилой солдат Никифоров.
– У вас табаку случайно не найдется? – обратился к офицеру невысокого роста сержант.
– Да нет, Горбатко, я же не курю, – виноватым тоном ответил молодой офицер.
– Да, я-то знаю, так спрашиваю, на всякий случай.
– Что там говорят, командир, в верхах? – поинтересовался Никифоров.
– Плохи наши дела, братцы!
– Что этот так, вроде немца погнали?
– Так его не только погнали, но еще и окружили.
– Мать честная! Что же это такое? – воскликнул кто-то.
– В обще, ожидается прорыв немцев где-то на фронте нашей армии, поэтому оборону будем держать не на запад, а на восток.
– Ну, будем надеяться, что немцы пройдут не на нашем участке, – сказал щуплый и шустрый рядовой Барыкин.
– Дай-то Бог, – послышались голоса.
– А как мы оборону держать будем? Ведь здесь чисто поле, – воскликнул Горбатко.
– Это и неплохо для нас. Фронт у них тогда будет не очень широким, – деловито сказал Никифоров, сильно окая. Все замолчали, слушая старого вояку. – Им же надо быстрее соединиться со своими. Значит, будут спешить, двигаться кучнее. Видите, да и снег к тому же достаточно глубокий, разбредаться далеко вправо и влево далеко не будут, чтобы не отстать от основных сил.
– А когда ожидается прибытие немца? – спросил Барыкин.
– Комбат сказал, что если выйдут на нас, то завтра к вечеру, может быть, подойдут.
– Час от часу не легче. Даже отдохнуть супостат не дает после стольких боев во чистом поле, – воскликнул Никифоров.
К утру ветер усилился, стало холоднее. На белом покрывал степи чернели кое-где наспех вырытые окопы. В них комочками, прижавшись друг к другу, на стылой земле лежали солдаты. Сизый пар от дышащих людей поднимался ветром и тут же загустевал, расходясь над полем стайками маленьких облачков. Справа, в метрах пятистах от расположения роты Авдеева проходила дорога. Там оборону держала соседняя рота, там же находился штаб полка и позиции артиллерийских батарей. В этот район собрали всю имеющуюся в наличии полковую артиллерию – пять 76-миллиметровых оружий и пять сорокапяток. Боеприпасов было немного, обозы кое-где задерживались.
Забрезжил рассвет. Темнота стала рассеиваться. Звезды поблекли. Небо заволокло свинцовыми облаками. В одном из окопов послышался разговор.
– Слушай, старый, – обратился к Никифорову Барыкин, лежавший к нему спиной, – ты слышишь меня?
– Слышу, слышу! Чего тебе, трещотка?
– Ты вот скажи мне, ты все так же в Бога веришь?
– Опять ты свою шарманку закрутил?
– Ну, хоть давай поговорим, прошу тебя. Я спать больше не могу. Холод насквозь пронизывает.
– Старайся заснуть, несчастный.
– Это почему же это несчасный?
– Да потому что безбожник. А человек без Бога жить не может.
– Да чего ж, я виноват?
– А я тебя и не виню. Ты воспитывался в атеизме, поэтому и не знаешь, что это такое. А я всю жизнь живу по Божиим законам, с молитвой, поэтому и на душе у меня всегда светло, как бы порой ни было жутко и страшно. Я помолюсь, и все страхи куда-то деваются, исчезают.
– Старый, а научи меня какой-нибудь молитве!
– Это тебе зачем?
– Тоже хочу, чтоб мне было не так тошно.
– А политрук узнает?
– Так мы ж ему рассказывать не будем.
– Ладно, слушай. Я обычно начинаю с Иисусовой молитвы. – Никифоров развернулся лицом к солдату.
…К полудню ветер стих и воздух, казалось, застыл. Местность стала просматриваться далеко в вперед. Облачность прошла. Опять стал раздаваться звон лопат о стылую землю. Большинство вырыло окопы на глубину штыка. Несколько человек собирались возле лунки Никифорова на перекур. Барыкин рассказывал какую-то байку. Слышался смех.
– Когда кухня будет? – поинтересовался рядовой Нигматуллин. – Уже желудок к позвоночнику прилип. Два дня не ели горячей пищи.
Все посмотрели в сторону дороги.
– Вот оттуда должны скоро появиться наши кормильцы,- ответил Барыкин. – Да, по-моему, они уже идут.
Вдали виднелись три фигуры с баками полевой кухни.
– Точно идут! – Голодные бойцы с радостью встретили старшину.
– Все-таки самое хорошее на войне – это прием пищи, скажи, старый?
– Да, поесть всегда первостепенное дело, особенно на фронте. Любая еда идет хорошо. Я вот помню в пятнадцатом, зимой так же сидим в окопах, правда, это в Карпатах было. Красотища, горы.
– Ты хоть горы-то видел, малец? – обратился солдат к Нигматуллину.
– Нет пока еще.
– Итак, сидим в окопах, немцы иногда постреливают, но в целом затишье. Так вот, у нас там было неписанное правило: никто не стрелял по кашеварам. Мы смотрим, например, идут они у них. Мы облизываемся, но не стреляем. Только зыркаем на свой командный пункт. Смотрим, через некоторое время наши повара плетутся. Немцы, хоть и не поели, но не стреляют. Ждут, когда мы теперь порубаем. Вот так вот было, соколики.
– Старый, что это там, вдали, справа, как будто почернел горизонт слегка.
– Это где? Ба, братцы, да это же фрицы.
– Внимание, приготовиться к бою, немцы! – пронеслась по цепи команда, усиленная множеством голосов.
-Даже поесть по-человечески не дали, – проворчал Никифоров.
Командир полка доложил о противнике комдиву.
– Сколько немцев приближаются к тебе? – спросил раздраженно полковник Гаврилов. – Что? Это тебе мерещится, – уже спокойнее произнес он. – Ну и чем я могу тебе помочь? Чем? Сейчас такая же ситуация будет в других полках. Командиры начнут докладывать, что немцы идут на них. Откуда у нас резервы и боеприпасы? Все же время наступаем. Ладно, сейчас я свяжусь с армией. Вам надо продержаться сутки. Все!
– Что там докладывает комполка? – спросил замкомдива.
– По-моему, наши худшие опасения оправдались. Немцы пытаются прорваться из котла через фронт нашей дивизии.
В блиндаж вошел начштаба.
– Вот, командир, информация, которую принес начальник разведки. Боюсь, что немцы отступают одной колонной. Это будет самое худшее, что может быть для 737-го полка, – задумчиво произнес он, подходя к карте, расстеленной на столе из грубых деревянных досок. В блиндаже все замолкли.
– Товарищ полковник, связь с 737-м полком пропала, – доложил связист.
– Час от часу не легче. Положение действительно критическое. Сейчас позвоню в армию. Может быть, они что-то выделят нам?
– Ничего они не дадут! А во-вторых, уже поздно, – произнес начштаба и закурил.
Командир дивизии дозвонился до штаба армии. Оттуда помочь ничем не смогли, но заверили, что штаб фронта в их район направляет танковый корпус.
Внезапно в расположении полка все ожило. В каждой лунке, а хорошие окопы солдаты вырыть еще не успели, начали готовиться к бою.
– Поесть-то хоть смогли? – послышался из соседней лунки, находящейся в метрах десяти от Никифорова, озабоченный голос командира роты.
– А мы и сейчас продолжаем, – ответил Барыкин. – Немцы еще далеко.
Вскоре темная туча, появившаяся на горизонте, все четче и четче превращалась в плотную массу людей и техники. Танки, бронетранспортеры, артиллерийские орудия двигались вперемешку с пехотой, которая мышиного цвета лавиной от шинелей гитлеровцев сползала справа и слева от дороги. Фашистов было много. По меньшей мере, несколько дивизий выходили из окружения.
Менее чем за километр артиллерия полка начала стрелять. Немцы отвечали огнем танков с ходу. По мере приближения к батареям они выстраивались в линию по три-четыре машины и начинали вести беглый огонь. Выстрелами из орудий два танка в первые минуты боя были подбиты. Сзади идущие танки сталкивали их с дороги. На их место выезжали другие, и колонна шла дальше. Артиллерийская дуэль продолжалась.
Немцы вскоре расширили фронт наступления, пехота начала выходить дальше от дороги. Солдаты, несмотря на глубокий снег, шли быстро, прижав «шмайсеры» к груди.
– Что это фрицы не стреляют? – спросил Никифорова Барыкин.
– Экономят патроны. Ведь неизвестно, когда выйдут к своим.
Фронт обороны полка ощетинился огнем из всех видов оружия. Артиллерийские батареи расстреливали противник в упор, но немцы не останавливались. Н своих убитых и раненых не обращали внимания. В этой обстановке их было не спасти. В стремительном движении немецких подразделений и частей вперед, к спасению, к преодолению сопротивления небольшой горстки советских солдат и офицеров, вставших на их пути, была фатальная обреченность людей, принявших всем своим естеством как должное этот удар судьбы. Криков, приказаний и команд офицеров из немецкой колонны почти не было слышно. Всех объединяло первобытное стадное, животное чувство выжить.
Лейтенант Авдеев, да и все в полку знали, что их маленькой части не сдержать натиск стольких немецких войск. Командир батареи оставшимися орудиями расстреливал немецкую колонну в упор. Тела немцев, словно множественные оспины на белой коже, лежали на снегу рядом с подбитой и искореженной техникой. Но немцы понимали, что им надо двигаться вперед, тогда кто-то выживет.
Командир роты подполз к Никифорову.
– Как дела, Никифоров? – перекрывая шум боя, крикнул лейтенант. Голос его дрожал. Он увидел раненого Барыкина.
– Что с ним?
– Его в плечо и в голову ранило. Бредит, мать зовет, Отходит, наверное, родимый.
Взрыв впереди обдал их комьями земли и снега.
– У нас, Никифоров, потери большие. Не удержим мы их. Боеприпасов нет.
– Да и бежать некуда, чистое поле просматривается на версту. Расстреляют как куропаток.
– Старый! – раздался голос умирающего Барыкина. – Я так и не запомнил твою молитву.
– Не беспокойся, сынок, я сам за тебя ее прочту.
– Прочти, обязательно прочти, – прошептал он и замер. В потухшем взгляде солдата осталось сожаление.
Рядом опять раздался взрыв, обдав Никифорова и Авдеева твердой крошкой теплой земли и снега.
– Все командир, патронов у меня больше нет!
Авдеев посмотрел в сторону дороги. Там стреляло всего одно орудие. Немецкая колонна неудержимо продвигалась вперед. Вдруг он увидел, как двое военных вскочили на лошадей и ускакали. «Вот мерзавцы, отцы-командиры! Наверняка комполка и замполит, у них лошади!» – со злостью подумал лейтенант. Ему вдруг стало страшно – он понял обреченность их положения.
Впереди окопов шла редкая цепь немцев. Уже видны были их лица: небритые, угрюмые, с ожесточенным блеском в глазах.
– Старый, что делать будем? – воскликнул лейтенант. Так к нему обращались только солдаты. Сейчас лейтенант осознал, что именно в этом человеке его спасение. Его основательность, выдержка, мудрость, как родного отца, вселяли в него уверенность в жизни.
– Не дрейфь! – спокойно ответил Никифоров. – Подползи под Барыкина.
– Что ты сказал?
– Я говорю, быстро сынок, подползи под Барыкина, притворись мертвым и читай молитву.
– Какую?
– А какую знаешь?
– Иисусову только. Мать водила в детстве тайком в церковь.
– Ну, вот ее и читай, только не переставая.
– Понял! А ты?
– За меня не бойся. Я вот примощусь рядом с Козловым. Давай быстрее. Уже подходят!
Оборона полка была прорвана. Колонна стала двигаться еще быстрее. Большинство немецких солдат, растянувшихся по фронту во время атаки, побежали к дороге. Оставшаяся поредевшая шеренга переходила передний край обороны полка, добивая штыками раненых советских воинов. Пытавшихся бежать расстреливали.
Лейтенант сделал так, как сказал Никифоров. Когда бездыханное, но еще теплое тело Барыкина легко на его грудь и голову, он замер. Дышать было тяжело, в голове начали роиться разные мысли. Они наслаивались друг на друга, вспыхивали и исчезали, пока откуда-то сверху не послышался окрик старого солдата: «Молись!». Лейтенант закрыл глаза и начал повторять про себя молитву. Он пытался задумываться над ее словами, но не мог сосредоточиться. Их смысл терялся. Поему-то ему вспомнилось детство в Брянской области, учеба до войны в техникуме в Ленинграде, первая любовь. Как это было все далеко!
Где-то совсем рядом громко заскрипел снег, послышалось тяжелое сопение. Лейтенант затаил дыхание. Гулкие удары сердца сотрясали грудь. Он перестал ощущать тело. Ему показалось, что он его оставил и взлетел куда-то вверх. Оттуда из бездонной синевы Авдеев вдруг увидел свое село, церковь. Он облетел ее купола. На душе стало тепло и радостно. Неожиданно он начал падать, но кто-то большой и сильный подхватил его на руки. Что-то больно ударило в грудь. Послышался хруст разрываемой ткани и плоти. Затем противный скрип удалился. Лейтенанту показалось, что его убили. Он продолжал лежать, растворяясь в своих воспоминаниях, пока не почувствовал, как что-то теплое и мягкое ползет по его лицу.
«Кровь! – пронеслось в разгоряченном мозгу. – Моя, наверное, а мне не больно». Тонкая струйка затекла в рот. Он начал задыхаться. Яростно скребя руками и ногами землю, он выбрался из-под трупа. Перед его взором раскинулось безоблачное небо. Солнце подсвечивало его с востока, наполняя яркой палитрой красок и оттенков. Наиболее сочные бледно-голубые тона, уходя ввысь, переходили в густой и насыщенный холодный синий свет. Он приподнял голову. Немцы продолжали двигаться по дороге. Хвост колонны уходил к горизонту. Авдеев бессильно упал, устремив взгляд в бездонное небо. Силы оставили его, он закрыл глаза…
– Ты ранен, сынок? – вывел лейтенанта из оцепенения вопрос Никифорова.
Авдеев ощупал себя.
– Да вроде нет.
– А кровь?
– Это не моя. – Он посмотрел на тело Барыкина, в животе которого зияла огромная рваная дыра.
– Видишь, немец штыком его проткнул. А я уж подумал, что это меня на него насадили. А немцы где?
– Прошли все.
– И сколько я так лежал?
– Около четырех часов.
– А что это у меня было тогда?
– Наверное, что-то вроде длительного обморока.
Авдеев только сейчас увидел, что нижняя часть ноги у Никифорова перевязана рубахой.
– А ты что, ранен?
– Да так, немного. Фашист проклятый икру штыком проткнул.
– И ты что, даже не пикнул?
– Да нет, не выдержал я боли, разозлился. Вот и пришлось его на свой штык насадить. Вон там, видишь, такой долговязый лежит.
Лейтенант долго не мог подняться, ноги не слушались. Он только теперь почувствовал, как ему холодно. Зубы начали отбивать чечетку.
– Сейчас я тебя угощу.
Они подошли к убитому немцу. Он лежал в одних брюках, светловолосый, с разбросанными в стороны большими сильными руками. На животе солдата была видна небольшая черная дырка.
– Я здесь ревизию провел. Шинелюшку его прихватил, кое-что еще. В рюкзаке его шнапс нашел. Давай попробуем!
– Давай, за спасение! – Авдеев большим глотком из фляги влил в себя холодную жидкость с запахом клопов и скривился.
– Как они такую гадость пьют?
– Мерзавцы, что с них возьмешь.
– Кто-то еще спасся, Никифоров?
– Несколько человек из роты, к дороге пошли.
Тепло разлилось по телу Авдеева, вместе с ним его захлестнуло чувство безмерной радости.
– Я жив! Жив! Благодарю тебя, Господи! – Он хотел поднять руки к небу, но так почему-то и не осмелился…
После боя от полка осталось не более полусотни человек. Раненые и живые потянулись вслед за немцами в тыл. Вскоре они соединились с другими частями своей дивизии. Прошедшая через фронт обороны 236-й дивизии группировка немецких войск единой колонной попала под огонь выходивших в район фронтовых резервов. Три усиленные танковые бригады уничтожили немцев. Жалкие остатки прорвались к своим.
Владимир Азаров